Альфред Андерш - Мое исчезновение в Провиденсе (Схематичные наброски к роману)

В Форте-Карне, в стерильном пространстве этого образцового лагеря для военнопленных, я, кроме всего прочего, обучился демократии. «Демократия, — сказал нам профессор Смит, — есть метод творческого компромисса». Это определение показалось мне убедительным.

Я не уверен, стоит ли заставлять Т. читать вслух и те места его рукописи, где речь идет об Элизе, — ну, например, такую фразу: «Удивительно, как в ее грудном голосе сплавляются теплое сочувствие и язвительная насмешка». Или какие-то другие пассажи в более поздних главах. Может быть, ему стоит опускать их при чтении — из робости или из нежелания задеть Уильяма. И все же лучше бы у него хватило духу предать их гласности.

Само собой разумеется, Элиза немедленно проявляет интерес к Н. и расспрашивает Т. о ней. Вышеупомянутая ретроспекция, таким образом, будет весьма органично вытекать из его слов. Позже Т. внесет в рукопись одну фразу, в которой признается, что Элиза — первая женщина, с которой ему не мешают воспоминания о Н.

Я проехал немного дальше-до мыса Джудит — и оттуда посмотрел на океан. При этом на память пришли лунные ночи на военно-транспортном судне «Самюэль Муди». «Дельфинов приманивают фосфоресцирующие бурунчики пены за кормой», — объяснил мне один из матросов, когда я перегнулся через борт. Было это в ноябре, когда нас из Бостона переправляли в Гавр; война уже кончилась.

Т. обедает в рыбном ресторанчике в Мэтьюнеке, потом не спеша катит сквозь осенние леса, мимо озер и в четыре часа дня возвращается в Провиденс. Здесь он сдает машину в прокатное агентство, подписывает кредитный чек Дайнерс-клуба на двадцать пять долларов и направляется в свое временное пристанище, в Дом Гарднера. По дороге он замечает на углу Колледж-стрит и Бенефит-стрит Атеней и, обнаружив, что он открыт, входит в здание. В Атенее, построенном в 1838 году и увитом плющом до самой крыши, находится одна из старейших частных библиотек Америки; в архитектурном отношении здание представляет собой миниатюрную копию дорического храма.

На ум приходят слова Теодора Адорно, сказавшего мне однажды, что Пруст попирает ногами святыни — как-никак весьма примечательная метафора в устах всегда немного застенчивого, но отнюдь не робкого подвижника Критической теории, — в связи с тем, что, на мой взгляд, Эдгару По дозволено то, что, по Адорно, не дозволено Прусту. Во всяком случае, именно эти взгляды я внушаю Т., бродящему по Атенею: эти стены были свидетелями одного из амурных приключений Эдгара По. Библиотекарша, которую он расспрашивает о нем, показывает Т. стихотворение «Юлалюм», анонимно опубликованное По в «Америкен ревью» в декабре 1847 года, а также собственноручно написанное им посвящение Саре Элен Уитмен и не оставляет никаких сомнений на тот счет, что она лично находит связь По с этой красивой, богатой и уважаемой дамой из Провиденса просто-напросто возмутительной. При этом библиотекарша обводит взглядом узкие ниши книжных стеллажей из потемневшего от времени красного дерева, напоминающих по форме альков и тускло поблескивающих в полумраке галереи над главным залом.

Почтовая открытка, посланная Т. прямо из библиотеки в Баргфельд, район Целле, дом № 37,- «Не знаешь ли подробностей о связи По с миссис Уитмен?» -пока что последний след, оставшийся от Т. Поэтому полиция Провиденса опрашивала жителей домов, расположенных поблизости от библиотеки, — а значит, и супругов Дорранс, — не видели ли они субботним днем в октябре мужчину немного выше среднего роста, с нездоровым цветом лица, густой проседью и в очках без оправы, в светлом плаще. В качестве особой приметы полицейский инспектор Осборн обычно добавлял: «Он из Европы. Пошел прогуляться — и пропал».

Элиза обещает Т. разузнать о роли Сары Элен Уитмен в жизни Эдгара По. Естественно, я не совсем уверен, следует ли мне вообще включать в наброски романа, ведущиеся от лица Т., эти и другие эстетические отступления. Но для меня лично упоминание, к примеру, стихотворения «Юлалюм» — одна из причин, по которым Т. становится пленником супругов Дорранс.

Выйдя из Атенея, я, несмотря на холод, не устоял перед очарованием вечернего неба в дымчато-розовых тонах и решил немного пройтись пешком по Бенефит-стрит. Белые, шоколадные, светло - голубые и медно-красные деревянные особняки XVIII и начала XIX века с их классическими карнизами и фронтонами, с их кисейными занавесками на забранных фигурными решетками окнах и кирпичными печными трубами тоже были необычайно хороши. На этой улице Провиденса, словно созданной для променада, я опять, как и во всех других красивейших уголках Верхнего города, был совершенно один.