Альфред Андерш - Отец убийцы

— Отправляйся на свое место! — сказал Рекс, но Франц тотчас почувствовал, что еще не вправе расслабиться; чтобу сообразить, что сцена еще не окончена, вовсе не требовался его сосед по парте Хуго Алеттер, который со сжатыми губами, качая головой, что-то озабоченно бормотал себе под нос.

«Тебе не следовало так открыто показывать, что терпеть его не можешь», — скажет ему Хуго спустя несколько дней, в один из последних, которые Франц еще провел в Виттельсбахской гимназии; Хуго ведь карьерист, и в ответ на это мудрое замечание Франц лишь пожмет плечами — что поделать, если старый Гиммлер ему несимпатичен.

Рекс спустился с подставки кафедры, некоторое время шагал взад-вперед вдоль первого ряда парт — молча, со скрещенными за спиной руками. Ну, и позер, думал Франц; потом Рекс остановился, посмотрел на классного наставника и спросил:

— Что вы предлагаете, господин доктор?

Кандльбиндер отошел наконец на два шага от двери.

— Занятия с репетитором, — сказал он.

Рекс вынул руки из-за спины и пренебрежительно и резко махнул ими. Затем произнес слова, от которых лицо Франца еще раз жарко вспыхнуло.

— Уроки с репетитором дорого стоят, — сказал Рекс. — Его отец не в состоянии их оплачивать. Он не может вносить даже плату за обучение. По просьбе его отца мы освободили Кина от платы за обучение в школе.

Вот собака, подумал Франц, подлая собака! Публично объявить, что мой отец не может вносить девяносто марок в месяц за обучение! Сто восемьдесят — вот сколько стоит школа, потому что и за Карла надо платить, а с тех пор, как отец заболел, он почти ничего не зарабатывает. Ну и скотина, думал Франц, это надо же — перед всем классом раструбить, что мы стали бедняками, скотина он, этот почитатель Сократа, сволочь, ну да черт с ними, пускай все знают, что Кины стали бедняками, пожалуйста, думал Франц, и лицо его снова стало нормального цвета, хотя он все еще продолжал про себя: вот собака! Даже последующее не лишило его спокойствия, он невозмутимо слушал, что говорит Рекс, только для видимости обращаясь к Кандльбиндеру:

— По просьбе его отца мы освободили Кина от платы за обучение в школе, хотя, согласно предписаниям, мы не имеем таких полномочий. Освобождение от платы за обучение можно предоставлять только выдающимся ученикам. Но я, — «я» сказал он сейчас, подумал Франц, — я думал, что могу сделать исключение для сына награжденного высоким орденом за храбрость офицера, который, вероятно, безвинно попал в трудное материальное положение. — Хорошенькое «вероятно», подумал Франц, мой старик ведь был лишь офицером запаса, и потому он не получает пенсии. — Я думал, — продолжал Рекс, — для такого ученика можно сделать исключение. И чем он отплачивает школе и своему бедному отцу?

Он сосредоточился, прежде чем подвести последнюю черту, а Франц настолько овладел собой, что мог при этом хладнокровно смотреть на него.

— Я даже позволил ему перейти в младшее отделение пятого класса, — сказал Рекс. — С единицей по математике и двойкой по латыни. Это была большая ошибка — я сам себя виню. Он ведь насилу одолел четвертый класс. Его успеваемость по латыни год от года падала. А теперь оказывается, что и с греческим он разыгрывает с нами такой же спектакль — ученик, который воображает, будто может просто не заниматься основными предметами.

Он снова зашагал взад-вперед — от холодной тусклой стены с дверью к светящемуся зеленым маем окну и обратно.

— Нет, — сказал он молчавшему Кандльбиндеру. — Это никуда не годится. Это просто никуда не годится. Ну скажите же: должны ли мы позволить ему еще целый год здесь сидеть, пока не выяснится, что и по греческому он получит единицу — единицу, и никак не больше?

Он задал вопрос не для того, чтобы получить ответ, — он его и не получил, разумеется, Кандльбиндер упорно молчал, (клонив голову набок, теперь Рексу незачем даже говорить, что он напишет моему отцу, подумал Франц, как отцу Грайфа, теперь ясно, что меня выгнали, что еще только несколько дней мне нужно приходить в эту клетку, в Вигтельсбахскую гимназию, вот здорово, подумал он вдруг, мне не нужно больше проделывать эту бесконечную скучную дорогу от Нойхаузена до Марсилац по Юта и Альфонсштрассе, по Нимфенбургерштрассе и Блютенбургершграссе до квартала казарм и пивоварен за Марсилац — до Артиллерийской казармы и пивоварни Хакера, — все сплошь пустынные улицы, которые я каждый день должен отмеривать, теперь с этим покончено, вот только отца жалко, это его подкосит, когда он узнает.