Владислав Ванчура: Конец старых времен

Грузный, жизнелюбивый, с усиками, с брюшком, с двойным подбородком и жирным затылком — видит бог, он был выше герцога на две головы.

Нет игры занимательнее, чем та, в которую вовлекает нас наше воображение. Если я вызвал перед собою столь четкий облик старого герцога, то сделал это для того, чтобы, имея перед глазами обоих хозяев, сравнить их повадки. Если бы я похитил переплет «Южночешской хроники» у герцога — не быть бы мне здраву и невредиму. Мой старый хозяин в подобных случаях был скор на расправу. Едва заподозрив, что кто-нибудь что-нибудь утянул, он мигом хватал виноватого за шиворот, и затрещины так и сыпались. Полагая такие решительные меры совершенно оправданными, я ожидал чего-то в этом роде и со стороны пана Стокласы. Не тут-то было. Мой новый хозяин продолжал возиться со своей носогрейкой и пальцем меня не тронул. Когда же он наконец прервал молчание, то сказал в сущности только, что желал бы увидеть точную опись библиотеки.

Тон его был недоверчив и лишен решимости. Я чувствовал, что он меня подозревает и только недостаток доказательств мешал ему схватить меня за руку.

Да так да! Нет так нет! Бога ради, давайте действовать решительно и деловито! Я упомянул, что мой сиятельный герцог имел доброе обыкновение лупить нас по голове. Сколько мы съели пощечин, что слева, что справа — и все же между нами царили согласие и доверие. Старый горлан не оставлял без возмездия никакой мелочи, да еще сам многое выдумывал, только бы обругать меня ослом и ослиной башкой.

После таких любовных воспоминаний я не мог совсем скрыть свое презрение к настоящему и к самозванцам, заселившим Отраду.

В то время — быть может, в подтверждение истины, что воля человека ничто против промысла божия, — я начал (вовсе того не желая) сближаться с шотландкой Эллен. И это стало мне карой. Князь Алексей, которого судьба постоянно ставила мне поперек дороги, все-таки добился какого-то успеха в событиях, разыгравшихся к концу его пребывания у нас, в то время как я катился под гору. Корнелия от меня ускользнула, Сюзанн любила другого, а меня поймала та, о которой я никогда не думал.

Ныне, по прошествии лет, я нахожу, однако, некое горькое счастье в этом союзе, и если бы шотландские девицы одевались иначе и обладали менее острым языком, если бы в самом организме их было меньше перцу и стопа у них была выгнута, а не плоска, да если б нос у них не превышал меры, да если бы осуществилась еще хотя бы половина того, о чем я мечтаю, — я обрел бы покой. Увы, сдается, мне суждено вечное беспокойство.

И все же! Если бы не князь, я мог бы доныне сидеть за печью в Отраде!

Не закрадывается ли в вашу голову мысль, что князь был проходимец? Всех старался запутать, а сам держал ушки на макушке… Шулер, мошенник, аферист — а, может, к тому же и военный шпион. Возможно, именно потому и видел он вокруг сплошных соглядатаев и злоумышленников. Это свойство его доставило мне множество неприятностей.

Мало всего зла и расстройств, причиной которых явился полковник Александр Николаевич, — он еще внушил горячую привязанность к себе маленькому Марцелу, Сюзанн, Китти да, пожалуй, и Михаэле. Я опасался, что он сыграет с ними какую-нибудь дьявольскую штуку. Сам я тоже тертый калач, но все-таки в сравнении с бароном Мюнхгаузеном я — невинный младенец.

Сюзанн и оба юные создания запутались в сетях князя Алексея и так его полюбили, так предались ему, что следовали за ним, словно слепые и глухие.

Возможно, они и теперь вспоминают о нем, и этот блестящий авантюрист не дает им спать даже спустя столько лет. Что ж, пускай — Сюзанн нынче важная дама, а Китти выросла из детских башмачков. Пускай же их делают теперь, что им нравится. Грудь мою уже не теснит предчувствие опасности, меня уже не беспокоят ни жар их румянца, ни горечь их разочарования. Дай господи им здоровья, им обеим, а также Марцелу! Я — друг им. Я, старый потаскун, всегда желал им добра и до сих дней держу их сторону. Мой бог, кто знает, где-то они теперь, кто знает, не в моей ли они шкуре!

Но это к делу не относится. Насколько мне известно, все окончилось хорошо. Если бы это было не так, вряд ли решился бы я писать эти мемуары. Но Сюзанн и обе сестры преодолели все злое, что приключается с девицами в пору юности. Они прошли незапятнанными через врата, о которых говорят, что они уже небесных. Верю, что стали они превосходными женщинами и что Марцел тоже пошел далеко. Когда полковник закидывал свои сети, они учились отличать правду от лжи и познавали действительность, нередко столь печальную и всегда наипрекраснейшую.