Эрнст Юнгер - Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо

Предчувствуя эту угрозу, человеческий дух на мгновение уступает слабости, противостоять которой способен лишь один из тысячи. Но уж если человек преодолевает эту слабость, то он совершает редкостный поступок — открывается навстречу невозможному. Он не рассчитывает ни на успех, ни на везение; линии перспективы, подобно параллельным, пересекаются где-то в бесконечности. Благодаря этому поступку борьба переходит на иной уровень. В человеке открываются новые силы, ибо тяготение утратило над ним свою власть. Отлив сменяется мощным приливом, и вода прибывает так, будто где-то прорвало плотину. С этой волшебной силой даже слабому можно ничего не страшиться, ибо все демоны сражаются на его стороне. Однако эти примеры вовсе не дают рецепта, «как победить после поражения». Скорее, речь идёт о тех силах, которые зримо проступают в нашем миропорядке в подтверждение его внутренней сути, не давая нам, впрочем, никаких гарантий на успех. Так, настоящий национальный герой в смутные времена разделяет судьбу своего народа, но при жизни остается непризнанным, становится жертвой предательства и умирает в забвении. Тем не менее в истории всегда будут повторяться эпохи, требующие от отдельного человека образцовых поступков и жертв; они необходимы для восстановления меры, в согласии с которой рождаются и воспитываются люди. Эта мера встречается в любом иерархически организованном обществе: так, у наших предков неизменным, неподвластным времени образцом считалась не победа ратоборцев, а прославление подвигов мёртвых — удивительно ёмкая формула, решительно противостоящая тщеславному стремлению к отличиям.

Юберлинген

В посещении музея всегда есть нечто увлекательное и вместе с тем отпугивающее. Некоторые посетители испытывают даже чувство трепета, как, например, атеист-вольнодумец, стоящий перед отпечатком археоптерикса, словно перед открытой реликвией. Жаль, что мы не владеем понятиями, которые позволяли бы выразить эти чувства. Иначе мы совершили бы не меньше открытий, чем Павсаний, составивший во II веке своё описание древностей. Нам неведома природа священного трепета астронома, который высчитывает миллионы световых лет, трепета археолога, который возрождает из праха тысячелетий ворота неизвестной столицы.

Нас легко вводит в заблуждение могучий музейный инстинкт, возрастающий день ото дня. О силе этого аппетита говорит и то, как стремительно церкви превращаются в музеи. Бессчётное число людей стремится сегодня в церкви именно как в музеи, сами же церкви таким отношением вполне довольны. Их служители тоже подвержены влиянию духа времени; незаметно стирается граница, отделяющая причетника (Küster) от музейного хранителя (Kustos). Параллельно происходит превращение реликвии из сакрального инструмента в музейный экспонат. Например, здесь, на Райхенау, показывают древний кувшин, из которого — как верили люди многие столетия — пили на свадьбе в Кане. Ныне об этом вспоминают как о чём-то забавном; весомость этого кувшина в глазах посетителей ничем не отличается от той, что имеет ваза времён династии Мин.

У этого превращения, заметить которое совсем непросто, есть, как и у многих вещей, политический аспект. Государство и церковь встречаются на территории музея как бы в общем фойе. Левиафан уже не раз мог бы одним махом проглотить всё, что осталось после секуляризации, если бы не испытывал сомнений. Он пребывает в замешательстве и потому не может объять всё и вся. Не желая отделять от себя церковь или каким-то образом принуждать её, он делает более умный ход, закрепляя за ней своеобразную роль хранителя. Оберегая древности, будь то памятники архитектуры и искусства, будь то нравы и обычаи, церковь занимает новое положение, своеобразие которого именно и заключается в музейном характере. В нём нет ничего нового, ибо такая ситуация повторялась уже не раз. Ещё в античную эпоху путешественники отыскивали в городах полуразрушенные храмы и просили показать им старинные вещи вроде упавших с неба треножников.

Впрочем, сегодня в таком положении нередко оказываются и представители старых родов. Князья, сидящие в своих фамильных замках, не только совмещают роли хозяина и директора музея, но и всецело зависят от тех денег, которые оставляют нескончаемые потоки посетителей. Вот здесь-то и получаешь истинное представление о власти демократии! Она даёт милордам на чай.

До сих пор мы касались лишь тех случаев, где музейный инстинкт играл второстепенную роль. В гораздо большей мере он проявляется в деле охранения памятников природы и культуры, табуируя тем самым множество предметов, от крошечных насекомых до гигантских национальных парков. Сегодня музейное табу на цветах, деревьях, лесах, болотах, домах, деревнях, городах и людях, и даже в самых смелых фантазиях невозможно вообразить, какую же всё-таки цель преследует это безудержное стремление охранить массы живых и мёртвых вещей.