Редьярд Киплинг - Подарки фей

Он только посмеивался над нашими ломкими кремневыми стрелами, над нашими тупыми копьями. Он научился подныривать под занесенный топор! И я думаю, он умел распознавать изъяны в кремне. Иной раз ты и сам не знаешь, что топор у тебя с трещинкой, пока не пустишь его в ход. И тут – крак! – кремень раскалывается об его башку, и в руках у тебя остается топорище, а он уже вонзает зубы тебе в бок. Я помню его клыки! А то еще, бывает, в сырую погоду или от вечерней росы ослабнут сухожилия, которыми прикручен наконечник копья – хоть ты и держал его весь день под одеждой. И вот ты останавливаешься, чтоб затянуть их потуже – руками, зубами или щепкой. А до дому уже совсем близко! Ты наклоняешься – вот так… а он только того и ждал. Ради этой минуты он и крался за тобой под первыми звездами. «А-рр!» – говорит он. «Вур-рр!» – говорит он. (Грозное эхо раскатилось в лощине, будто зарычала целая стая волков.) И он прыгает тебе на плечи – справа, чтобы вцепиться в жилу на горле – и, может быть, твое стадо останется без пастуха… Сражаться со Зверем – это еще куда ни шло, но знать при этом, что Зверь презирает тебя – все равно что чувствовать его клыки в своем сердце! Ну почему, почему – ответь мне, Старина, – человек так сильно хочет и так мало может?

– Этого я не знаю, – сказал Пак. – Чего же ты хотел так сильно?

– Я хотел одолеть Зверя. Нельзя, чтобы зверь взял верх над человеком. Даже моя мать, старшая жрица, и та испугалась, когда я рассказал ей о своем желании. Мы все привыкли бояться Зверя. Когда меня признали мужчиной и девушка – одна молоденькая жрица – поджидала меня по вечерам у прудов, Зверь ушел из наших мест. Может, подхватил какую-нибудь хворь, а может, отправился к своим звериным богам за советом: чем бы еще навредить нам? Так или иначе, он убрался прочь, и мы вздохнули свободнее. Женщины опять запели песни, детям позволили играть и бегать, овцы паслись на дальних пастбищах. Однажды я увел свое стадо на дымчатую полоску леса, чуть заметную на горизонте, – попастись на свежей траве. Мы двигались на север, пока не дошли почти до самых Деревьев, – тут он понизил голос, – до тех краев, где живут Дети Ночи. – И он снова показал в ту же сторону.

– А-а, чуть не забыл, – вмешался Пак. – Скажи-ка, отчего твой народ так боится деревьев?

– Потому что боги ненавидят деревья и поражают их молнией. Нам отсюда бывает видно, как они горят. К тому же на холмах всякий знает, что Дети Ночи – сплошь колдуны, хотя боги у них те же, что и у нас. Когда попадаешь в их страну, они подменяют твой дух, они вкладывают тебе в рот чужие слова, делают тебя похожим на говорящую воду. Но голос в моем сердце приказал мне идти на север.

Один раз, наблюдая за стадом, я увидел, как три Зверя гнались за человеком. Он убегал в сторону Деревьев, и я понял, что его народ – Дети Ночи. Будь он из нашего племени, он боялся бы Деревьев больше, чем Зверя. У него не было топора, только нож – такой, как этот. Зверь прыгнул на него. Он выставил нож. Зверь упал мертвый. Два других Зверя завыли и убежали. Они не убежали бы так ни от кого из нас, Раскалывающих Кремень. Человек скрылся за деревьями. Я подошел к убитому Зверю. Я никогда не видел ничего подобного. Рана была узкая и глубокая, шкура почти не порвана, острие вонзилось прямо в сердце. И я понял, что все дело в ноже – чудесном, заколдованном ноже, – и стал думать, как мне раздобыть его, и думал изо всех сил.

Когда пришло время стрижки и я пригнал овец домой, моя мать, жрица, спросила меня: «Что это за новая вещь, которую ты видел и о которой догадалась я по твоему лицу?»

Я сказал: «Эта вещь измучила меня».

«Всякая новая вещь мучительна, – сказала моя мать, – сядь сюда, на мое место, и помолчи».

Я сел у огня, где по ночам в холода моя мать беседует с духами, и два голоса заговорили в моем сердце. Один голос сказал: «Попроси у Детей Ночи их заколдованный нож. Нельзя, чтобы Зверь одолел человека!» Я прислушался к этому голосу. Другой голос сказал: «Если ты войдешь под деревья, Дети Ночи подменят твой дух. Ешь и спи здесь, где родился». Но первый голос сказал: «Иди, попроси нож». И я послушался этого голоса.

Утром я сказал матери: «Я ухожу, чтобы раздобыть одну вещь для моего народа. Но не знаю, вернусь ли я назад тем же, что и прежде».

«Живой или мертвый, прежний или другой – ты мой сын», – сказала она.

– Верно! – вставил Пак. – Таковы уж земные матери. Даже сам Древний Народ не смог бы изменить их, если б захотел.