Ричард Олдингтон - О вы, джентльмены Англии!

Как разъяренный лев, шагал Гарольд из угла в угол. Он успел уже вполне войти в роль оскорбленного и добродетельного мужа, когда в передней заскрипел ключ в замке и вошла Эстер. Она сразу почуяла неладное. Гарольд был багрово-красен, яростно вращал глазами, у него трясся подбородок. Не сняв даже пальто и шляпы, Эстер стояла и смотрела на него, гадая, в чем дело. И странно — истинной причины она на этот раз не заподозрила, хотя прежде, когда Гарольд злился, у нее всегда сердце сжималось и она с ужасом спрашивала себя, не узнал ли он об ее похождениях. Быть может, теперь она больше не испытывала страха потому, что ей все стало безразлично.

— Ну, в чем дело? — спросила она, когда молчать дольше было невозможно. — У тебя такой вид, словно ты насмерть чем-то перепуган. Уж не потерял ли ты последние деньги?

— Да как ты смеешь! Как… — У Гарольда язык заплетался от гнева. — Как ты смеешь говорить со мной таким тоном? Я не позволю… Я…

— Что ж, могу и помолчать. Мне показалось, будто ты хочешь сказать мне что-то… Но предупреждаю, мне здорово надоели семейные сцены, и больше я их терпеть не намерена, так и знай! Сейчас сниму пальто и пойду готовить обед.

— Стой! — Гарольд попробовал крикнуть это «громовым» голосом, как кричат в романах все оскорбленные мужья, но почему-то голос его звучал только визгливо, ничуть не внушительно, и он не сумел войти в роль. Тогда он начал ругаться: — Ах ты, развратница, гнусная тварь!

Эстер покраснела, но сохранила полное спокойствие.

— Ну, будет, Гарольд! Если не можешь обуздать себя и свой язык, лучше молчи.

Гарольд сжал в руке письмо, которое до сих пор прятал в кармане, чтобы предъявить его в самый драматический момент. Он с раздражением чувствовал, что действует не так, как надо, и только топчется на месте.

— А что, может, это неправда, что ты распутница, грязная тварь?

— Конечно, неправда. Перестань вздор молоть! Мне надо пойти на кухню и почистить картошку, иначе у тебя будет лишний повод пилить меня.

Пришлось Гарольду пустить в ход свой единственный козырь, чтобы не оказаться побежденным.

— А это что? — крикнул он, бешено размахивая письмом перед носом Эстер.

Эстер сразу узнала почерк и поняла все. Чтобы выиграть время, она сказала хладнокровно:

— Не вижу, что это такое. Перестань размахивать этой бумажкой, как флагом, тогда увижу.

— Ты отлично знаешь и так, что это письмо от твоего любовника, подлого соблазнителя.

— Не тебе, мой милый, говорить о подлых соблазнителях и любовниках! Мне хорошо известно, что за годы нашего брака у тебя перебывало двадцать любовниц, а может, еще бог знает сколько таких, о которых я ничего не знала и не старалась узнать.

— Ты меня с собой не равняй! Что мужчине дозволено, то не дозволено женщине.

— А женщинам, с которыми ты мне изменял, дозволено?

Это логичное замечание выбило у Гарольда почву из-под ног. Но он все еще пытался сохранить тон оскорбленного достоинства.

— Я не намерен с тобой препираться, Эстер. Ты в моей власти, и тот подлец тоже заплатит мне за все. Я на него в суд подам…

Он опомниться не успел, как Эстер подскочила к нему, вырвала письмо и, разорвав пополам, швырнула на пылающие уголья в камине. Гарольд бросился к камину, чтобы спасти бумажку, пока она не сгорела, но Эстер оттолкнула его, и он в бессильном бешенстве дважды ударил ее по лицу. Тут уж и она вскипела. Все накопившееся за двадцать лет возмущение вдруг вырвалось наружу. Прежде она так часто не находила слов, сейчас они нашлись. И под натиском ее гнева Гарольд присмирел. Он молча сел и тупо смотрел на нее.

— И ты воображаешь, что я тебе позволю это сделать? Думаешь, я дам тебе разыгрывать оскорбленного и убитого горем мужа, обливать меня грязью и погубить того, кто, по крайней мере, относился ко мне по-человечески? Он хотел меня — и я ему отдалась. Почему бы и нет? Мое тело принадлежит мне, а не тебе. Этот человек был со мной нежен. Он не презирал меня за то, что я стала его любовницей, как ты презираешь своих женщин. Ты сознаешь, какой ты жалкий человек, и инстинктивно презираешь женщину — все равно, жена она тебе или любовница, — когда она унизится до того, чтобы жить с тобой. В сущности, ты не любишь женщин (ты вообще не способен любить кого-либо) и даже не желаешь их. Женщины тебе нужны для того, чтобы удовлетворять твое тщеславие и деспотизм.

— Опомнись, Эстер! Что ты говоришь!

— Ты щеголял своими любовницами, ты их поощрял, когда они оскорбляли меня, ты их даже в дом приводил. Ты думал, что я — твоя жалкая раба и не посмею протестовать, что я бессильна, потому что бедна и всецело от тебя завишу. Я предоставила тебе полную свободу — не такое уж ты сокровище, чтобы тебя ревновать к другим. Но тебе и этого было мало — ты еще постоянно измывался надо мной!