Роберт Вальзер - Разбойник

С большим неудовольствием сажусь я за письменный стол, чтобы поиграть на рояле, то есть, рассказать о неурожае картофеля, случившемся многие годы назад в деревне, лежавшей на холме приблизительно двухсотметровой высоты. С трудом вырываю я из себя самого историю, предмет которой — крестьянская девушка, ничего более важного. Последняя чем дальше, тем больше не знала, чем себе помочь.

Звёзды блестели в небе; священник деревни, в которой произошло то, что я сейчас преподношу, в чистом поле объяснял своим юным подопечным солнечную систему. Писатель в освещённой лампой комнате писал свои растущие сочинения, когда измученная видениями крестьянка встала с постели, чтобы броситься в воду, что она и проделала со смехотворной проворностью.

Когда на следующее утро её нашли в состоянии, прямо указывавшем на то, что её жизнь прекратилась, среди этих деревенских жителей встал вопрос о том, хоронить её или нет. Коснуться рукой недвижно лежащей бренности не хотелось никому. Народное неудовольствие было налицо.

Глава общины приблизился к группе, заинтересовавшей его сперва с точки зрения живописца, потому что в свободное время он писал, поскольку руководство не возлагало на него особенных обязанностей. Теперь же он взывал к благоразумию селян, но все его доводы оказались бесполезными; они ни за что не хотели предать крестьянку земле, как будто думали, сделай они это — с ними случится что-то недоброе.

Местный управитель удалился в контору, имевшую три окна, сквозь которые сиял яркий свет, и занялся изложением происшествия, о котором обязан был доложить по почте столичной управе.

Что же чувствую я, когда думаю о неурожае, наступавшем всё более грозными волнами? Жители несказуемо отощали. Как ужасна тоска по хлебу.

В тот же самый день крестьянин, вполне, по всеобщему представлению, дельный человек, выстрелил из висевшего на крючке ружья, которое он сорвал со стены в неподдельном простонародном гневе, в проходившего под окнами, ничего не подозревавшего соперника, который при этом громко распевал йодли, в чём выражалась его большая жизнерадостность. Он как раз возвращался после успеха у невесты, которая казалась девушкой, неспособной принять решение, строившей глазки и одному, и другому, обещая обоим земной рай.

Ещё никогда, с тех пор как я занимаюсь писательством, я не написал рассказа, в котором кто-либо упал бы, сражённый пулей. Впервые кто-то у меня должен хрипеть в агонии.

Само собой разумеется, его сейчас же подняли и отнесли в ближайшую хижину. Домов как таковых, в нашем теперешнем понимании о комфорте, в деревнях тогда не было; были только убогие жилища, соломенные крыши которых ниспадали почти до самой земли — их можно представить себе по немногим сохранившимся экземплярам.

Когда невеста, деревенская красавица с тяжёлыми бёдрами и высоким прямым станом, услышала, что произошло из-за неё, она остановилась, прямая, как свеча, размышляя — в меру возможности глубоко — о своей сущности.

Безрезультатно пыталась её мать настоять на том, чтобы она что-то сказала; она словно превратилась в статую.

Аист пролетел в лазурном воздухе над деревенской драмой, неся в клюве ребёнка. Под лёгким ветром зашевелились с шорохом листья. Всё это выглядело, как гравюра, совершенно ненатурально.

Шоколада сидела в автомобиле, укутавшись в одежды благороднейшего каштанового оттенка, который сам по себе уже говорил на языке предельной изысканности, а Фрагментино, галантный поклонник, как он назван в книге, в прочем же озабоченный вполне практическими жизненными интересами человек, стоял, сняв из вежливости шляпу, рядом с готовым трогаться экипажем, который гордо красовался и сиял во все стороны. Шофёр ждал, когда Шоколада подаст едва уловимый знак, делать который она, однако, не торопилась. В позе Фрагментино было что-то от приказчика. От его костюма тянуло предательским запахом только-что-купленности в лавке готового платья. Надо же, в каком неумолимом стиле я пишу!

А в больнице лежала невеста Фрагментино, головка — вся в милых кудряшках — подпёрта для удобства подушками, и звали её Нервозина, ту, которой он поклялся в верности до самой глубокой дряхлости. И что же? Теперь он всеми силами пытался добиться знака внимания у девушки, которая не обращала на него никакого внимания. Она была занята натягиванием перчаток. Шляпа сидела на голове у Фрагментино как фигуральное изображение его заблуждения на собственный счёт. Но поскольку даже целым нациям случается заблуждаться на свой счёт, мы простим молодому человеку его оплошность. «Je t'adore», — обратился он к ней. Он заговорил с ней по-французски, чтобы произвести впечатление большей образованности. Она ответила: «Говорить будешь перво-наперво, как оперишься и как тебя учили отец, мать и наставники, а во-вторых, оставь меня в покое со своей бессловесной бездонной любовью».