Зинаида Гиппиус - Чего не было и что было

Сузимся, однако. Конкретизируем наши общие положения.

Если нам, эмигрантам, в отдельности, и русской эмиграции в целом (с исключениями) — скучно, тоскливо или ужасно, то кроме других причин, не потому и это, что ни в отдельности, ни в целом, мы своего долга не исполняем?

Я не говорю сейчас о долгах чисто личных, но лишь о долге каждого из нас как русского эмигранта.

И о долге эмиграции — в целом.

Долги эти все-таки исполняются, — потому что мы живы; но, должно быть, не в достаточной мере, раз нам все «скучнее», или «ужаснее».

Долг в эмиграции в ее целом — очень прост: быть эмиграцией. Правда, бытие это обусловлено известным самосознанием и затем целым рядом соответственных действий; но и они тоже не очень сложны. Чтобы русской эмиграции быть, ей надо осознать себя, или хоть почувствовать (этого довольно) частью России, находящейся в новых, своих собственных условиях, в которых перед ней ставятся новые, свои, задачи. И мало того: принять эти условия и эти задачи добровольно, т. е. как если бы выбор между двумя судьбами, двумя потерями (земли или свободы) эмиграция сделала сама, в каждый момент за него отвечая. Последняя цель у обеих частей России, и русской, и зарубежной, — одна: соединение свободы и родины. Но пути, но действия, направленные к этой цели, не только различны, а по характеру и внутреннему смыслу могут иногда казаться противоположными.

Я не стану сейчас касаться той первичной, нелегкой, но необходимой внешней задачи, которая предлежит эмиграции на пути конкретного утверждения своего бытия. Эта задача, — упорядочение хаоса материальной жизни, — тоже долг; от его-то неисполнения, как раз, и получается, что иным не «скучно», — а «ужасно». Но это дело медленное и попутное: в зависимости от того, как станет эмиграция справляться со своим долгом в других отношениях, — будет делаться и оно.

Мы начали разговор о внутренней стороне нашей жизни: будем продолжать.

Итак, для исполнения своего долга эмиграции нужно только быть эмиграцией. Это бытие определяется немногими, но резкими и твердыми, чертами. Теми же чертами должна быть отмечена и вся ее деятельность.

Сделанный выбор (мы уже говорили, что он утверждается, как сделанный вольно), — выбор свободы ценою потери земли, — обязывает. Его нужно оправдать, т. е. им-то и послужить общей цели. У России русской нет как раз того, что имеем мы, и потому наш долг — делать, за нее, что не может она, но можем мы. Самый характер долга нашего иной, — иного духа. Деятельность русской эмиграции лежит в другом плане. Если Россия русская, с таким мужеством идя по пути жертвенного терпения, исполняет предначертанное ей, то долг России безземной, но свободной, не на этом пути, не под знаком мученичества; ее долг — нечто требующее не меньшего мужества: действительность в плане и в духе пророческом.

Да, пророческом, понимая это не грубо, не плоско, не слепо, не так, что вся эмиграция должна стать, облекшись во вретища, толпой пророков. Действовать в этом плане, это — сегодня, для нас, свободных русских, — значит только быть людьми, знающими твердо, чего они хотят и чего они не хотят, открыто, всегда, так говорящими и так действующими. Это значит понимать душу оставшихся в России, понимать их долг и подвиг, и понимать свой. Это значит понимать, что долг обеих частей России неодинаков и что так оно останется, пока не будет достигнута общая, последняя, цель — соединение земли и свободы.

Обманываться нечего: далеко еще нам до всего этого: недаром же мы болтаем, скучаем, тоскуем или ужасаемся. И плохой знак, что чем дальше, тем болтовня и скука даже как будто увеличиваются. Эмиграция — коллектив, чтобы задача коллектива исполнялась, необходимо, чтобы ее понимали, чувствовали, принимали на себя и отдельные личности, поскольку они к нему примыкают. Видим ли мы этих понимающих и действующих? Они есть, я не спорю, а действующих даже немало. Но увы, опять надо сказать правду: стремясь как будто к исполнению долга, они видели долг не свой: они шли по линии жертвенности, молчания и терпения. Там, в России, эта линия свята: ведь она — под знаком мученичества. Здесь — это просто линия наименьшего сопротивления.

Да, у русского человека здешнего, у русского эмигранта, прямой долг есть. И какой бы, кто бы этот свободный человек ни был — долг его лежит неизменно в плане свободы, т. е. в плане, в духе «пророческом». Это не требует даров «пророка», или вообще каких-нибудь особенных даров. Довольно быть не в тюрьме, быть русским и быть человеком, чтобы в свою меру этот долг исполнить.