Зинаида Гиппиус - Чего не было и что было

О своей тропинке, «1а petite voie», она твердит, не уставая, и так нежно зовет на нее всех, «тоже малых», что ей верят. Может быть, она сама не знает, сколько невидного героизма и ей было нужно для этой тропинки; другие знают, но ничего! Если кому трудно — Тереза поможет, а то простит. Ведь она — своя, наша, как мы…

Что же такое Терезин «маленький путь?». Это — доверие к Богу, доверие и любовь. Бог так любит нас, что, все равно, перелюбить его нельзя, хотя бы любить «изо всех сил»… Надо Ему довериться, доверить себя Его любви до конца.

Лестница совершенства, ведущая ко Христу, трудна тому, кто мал и слаб: она для сильных. Но Тереза помнит: крошечным ребенком стояла она раз у лестницы, не умея осилить и первой ступеньки; тогда с протянутыми руками сошла к ней сверху мать, и эти руки подняли ее, маленькую. Пусть же не тревожится никто своей малостью. Разве не Божьи слова: «Как мать ласкает ребенка своего, я буду утешать вас, я буду носить вас у груди моей, баловать вас на коленях…».

Чего же бояться? Руки самого Христа поддержат и поднимут того, кто мал, надо только им довериться… У Терезы и нет страха. Любовь не обманет. Любовь дает ей все, чего она ни попросит. И ведь она тоже, в ответ, любит Его «изо всех сил»…

Во время войны в редком окопе не было скромной открытки с изображением «Терезочки»: округлое, полудетское личико под черным покрывалом; цветы и крест в руках. Эти открытки уже были и тогда «иконами», — не совсем, все-таки, обычными иконами: было и присутствие, милое присутствие своей близкой, сестры, которую можно попросить — и не останешься без ответа.

Вот человеческая родственность, всем «малым» понятная близость, — при явной и к Богу близости, — она-то и сделала Терезу любимой и… святой, раньше римской канонизации. Риму оставалось только преклониться перед свершившимся.

Теперь церковь католическая обращается к св. Терезе с каждодневной молитвой… о России. Ведь там «все, кто стоит за христианскую веру, терпят непрестанные пытки. Они в голоде, в'холоде, в болезнях, в темных и страшных тюрьмах, где священнослужители и верные христиане заперты вместе с последними преступниками. Муки христиан длятся годы, и многие уже кровью своей запечатлели верность Христу…».

И всякий день, перед алтарем Терезы Младенца Иисуса, в ее монастыре, в Лизье, молят сестры свою святую сестру: «Взгляни на этих страдающих… Проси о них Духа Святого. Проси, чтоб Он сошел в сердцах тех, кто жив в России, укрепил их мужество, любовь и терпение, помог им довериться милосердию Божьему, и Господь воззрит на слезы и на кровь их, со Христом и за Христа проливаемую, и скорое избавленье пошлет их родине от ужасов коммунизма и атеизма…».

Так, «во имя братства всех христиан», молятся иноцерков-ные христиане и христианки за далекую Россию, просят о ней маленькую девочку Терезу, которую любит Христос и которая обещала: не останется без ответа никто, если ко мне обратится.

Поднимаю занавес над одним, только одним, днем из прошлого. Это апрельский, — нет, майский, — день 1913 года, — наша поездка на автомобиле из Ментоны в Сан-Ремо, на виллу «Вера».

Ничего рассказывать, ничего объяснять не хотелось бы. Но приходится. Постараюсь ограничиться необходимым.

Давно как-то, не помню даже когда, замечаю на письменном столе С. А. Андреевского, в Петербурге, интересную фотографию.

— Скажите, кто это?

— Это Мадонна. Я так прозвал ее: очень хотел иметь ее портрет, и теперь он всегда у меня на столе.

Рассказывает о группе политических, которых он, Андреевский, защищал вместе с другими присяжными поверенными. Среди этой группы была и «мадонна».

— Вглядитесь в это лицо.

Я вглядываюсь, долго. Да, удивительное лицо. Нежное, тонкое, кроткое. Светлые косы венцом вокруг головы. А в глазах, прозрачных, серых, должно быть, — вместе с кротостью — крепость, тихая сила. Мадонна? Не знаю; уж очень русское лицо, светлое лицо настоящей русской девушки.

— Она худенькая, кажется болезненная, — говорит Андреевский. — Посмотрите, какая чистота взгляда!

Прошло несколько лет. Я вижу «мадонну» въявь. Вечер, небольшая парижская квартира тогдашних эмигрантов. Несколько человек, как всегда спорящих. Но «мадонна» — ее зовут Мария Алексеевна, — молчит, прячется в темном уголке, кутается в большой платок. Она нездорова. Я узнаю лицо портрета: то же, только еще похудевшее, нежно-прекрасное лицо, те же широкие глаза, также косы заложены венцом… она вся маленькая, худенькая, и глаза кажутся огромными.