Н Ланская - Обрусители

Особенно велики были требования его супруги, урожденной девицы Манерновой. Воспитавшись между утюгом в модным журналом, в девичьей пани Ядвиги Яблонской, жены прежнего - настоящего пана-маршалка, выучившись причесываться по моде и презирать мужика, девица Манернова, превратившись в мадам Монеткину, возымела одну амбицию в жизни: не отстать от других. И она не отставала: подобно судейше, секретарше и самой полицейше, она подметала своим модным платьем грязь и сор невообразимо грязных улиц уездного города; она, как «пани маршалкова», стала носить белые перчатки, шиньоны с локонами и даже, прости ей Господи, вздумала пить какие-то воды, - она, не знавшая от роду никакой воды, кроме речной! Но кто же оплачивал все эти глупые затеи, всю эту безобразную жизнь паразита на чужой труд и чужой счет? Разумеется все тот же серый зипун, все тот же Корней Десятников, не принимающий никакого участия в жизненном пиру ни мадам Монеткиной, ни «пани маршалковой»; тот серый зипун, который ест мясо два раза в год - на Рождество и Пасху, a смазные сапоги считает такою роскошью, которую можно себе позвонить лишь в храмовой праздник, да и то под условием, нести их, на обратном пути из церкви, не на ногах, a для экономии на бичевке за спиною...

Корней Десятников явился на свет Божий с одной готовой наукой; он знал, что сам по себе ничего не значит, a напротив, начальство может все: может подвести какой угодно закон, в чем угодно удостоверить и точно также без малейшей запинки опровергнуть, подыскать противоположный закон. Для этого нужно только уметь в нему подойти, a так как все уменье заключалось в сноровке взяться во время за карман, то крестьянский карман, как какой-нибудь несокрушимый банк, был открыт во всякое время и для всякого имеющего над мужиком власть: не черпал в нем лишь тот, у кого на душе шевелилась та незаметная вещь, которую зовут человеческой совестью.

ХII.

Приведя мужика к себе, Татьяна Николаевна стала его расспрашивать, но, к сожалению, почти ничего не могла понять из бессвязных речей Корнея Десятникова; он что-то толковал про голову, Илью Степановича, про семейные еписки, про какие-то гостинцы и, наконец, про каких-то «полученцов», которые его особенно беспокоили. Татьяна Николаевна призвала на помощь повара Степана - и Степан, поговорив с Корнеем, объяснил все сразу, без малейшего колебания: из его объяснений оказалось, что жеребьевый билет был вынут городским головой за Десятникова не только в его отсутствие, но и вопреки словам того же головы, сказанным им Корнею в мае, что он из лет вышел и воинской повинности не подлежит. «Полученцы» означали ополченцев, a про гостинцы Степан только улыбнулся и, махнув рукой, сказал: известные подлецы!

Беда обрушилась на Корнея совершенно неожиданно: он молотил на гумне горох, когда к нему явился рассыльный из города и немедленно, как какого-нибудь арестанта, не допустив даже войти в хату, препроводил в присутствие; там растерявшемуся от такой неожиданности мужику голова сунул жеребьевый билет и повернулся в нему спиной, корда опомнившийся Корней вздумал было разинуть рот.. Голове было не до того: от него требовали объяснений, доказательств, справок - он, разумеется, ничего не знал, и на все вопросы бормотал что-то такое, чего никто не мог взять в толк. Из присутствия Корней бросился к знакомому благодетелю Морошке, дворянину и ходатаю по делам; дворянин Морошко написал ему за рубль безграмотнейшую просьбу и направил к попу за метрическим свидетельством, без которого не могла быть действительна никакая просьба. Для Десятникова начинался целый ряд настоящих мытарств. Идя к попу, Корней упросил знакомого жидка сбегать в деревню Барсуки и все рассказать отцу. Два часа спустя, хромой и горбатый, но еще бодрый старик, с кожаным кошельком за пазухой, плелся выручать сына от неожиданной беды. Но выручить оказалось не так-то легко. Священник долго ломался, но против государственной бумажки устоять не мог и выдал метрическое свидетельство, неоспоримо подтверждающее, «что Корнею Десятникову 25 лет от роду, что он 4 года женат и единственный сын у 60-тилетняго отца калеки». Это уже было почти спасение. С метрикой и просьбой в руках Барсуковцы - отец и сын, бросились в присутствие

Дворянин Морошко, твердый в законе и в чаянии другого рубля, божился, что 25-тилетних не берут и направил их прямо к воинскому начальнику в присутствие. «Он там наибольший, его и просите!» напутствовал ходатай.