Н Ланская - Обрусители

- Это на счет Макарки? - осведомился осторожно старшина, предупреждая посредника.

- Да на счет Макара Дуботовки, - подтвердил тем же тоном Петр Иванович, повернувшись затылком к голубому зеркалу и взглянув на старшину.

- Помилуйте, ваше высокоблагородие, самый распутный мужик, его бы...

- Однако, ты его изувечил, - прервал посредник, подходя к окну.

- Я? тоись пальцем не тронул, как перед истинным Богом, - божился Кулак, нагло призывая Бога в свидетели. - Он первый в драку полез.. Такой мужик, что всю волость взбунтовал, как есть на всю площадь кричал... Вы, говорит, ребята, смотрите во что въехало волостное правление; наши, говорит, гроши да по чужим карманам пошли. Даже осмелился про ваше высокоблагородие помянуть. Только этих непристойных слов глупого мужичонки повторять не хочется. Вы, говорит, нас с посредником жиду продали. Писарь засвидетельствовать может, как перед истинным Богом.

- Ну? - произнес посредник, быстро обернувшись и смотря на старшину.

- Я его в холодную, пять дён на хлебе и воде продержал, думал - усмирится, прочувствует, a он вышел, да тут же, подлец, на площади и начал? Опять про ваше высокоблагородие помянул... Тут уж я не мог себя сдержать и, признаться, маленько точно что его помял...

- Так помял, что он до сих пор не может подняться...

Ленивый мужик, ваше высокоблагородие, хотя, с другой стороны, точно, что я от всей души... Да как же можно-с, - говорил старшина с возрастающим негодованием, - когда он осмелился про эдакую, можно сказать, особу...

Петр Иванович даже поморщился: что-то в роде физической брезгливости мгновенно пробежало по его нервному, желчному лицу; но это было всего одна минута. Он тотчас же овладел собою.

- Кого хотят? не слыхал? - переменил он разговор.

- Андрея Качалова, - ответил Кулак шепотом, подходя к столу и наклоняясь.

- Нельзя: под следствием был.

Старшина назвал еще нескольких крестьян.

- Стало кого угодно, только не тебя! - усмехнулся посредник, вытирая носовым платком цепь.

- На вашу милость надеюсь, - проговорил Кулак смотря на посредника почти набожно и сложив руки, как перед иконой.

Но Петр Иванович и без того уже решил, что, кроме Кулака, не будет старшиной никто другой.

- Кликни писаря, - сказал он сухо, и, надев цепь, стал еще важнее и неприступнее.

В сопровождении двух ассистентов вышел Петр Иванович на крыльцо в своей форменной фуражке и новой скунсовой шубе, Толпа крестьян придвинулась ближе. Все были без шапок, все стояли, понурив головы под пристальным взглядом Кулака, но с твердым решением отстоять свой выбор. Стало совсем тихо. Писарь, выступивший несколько вперед, что-то прочел, посредник что-то сказал, даже довольно долго говорил, но из его речи крестьяне поняли только одно: они поняли, что Сидор Тарасович Кулак не только первый старшина в губернии, но и такой человек, лучше какого желать не надо. В конце своей речи посредник упомянул о законе: слово «закон» было аккордом, без которого не могла обойтись эта музыка. Во имя будто бы закона, они возили посреднику дрова, строили волостное правление, жертвовали на исторические памятники и мало ли на что! Как детей стращают неведомой букой, так их стращали законом, который был им так же неведом и страшен, как бука детям.

Посредник кончил свою речь. Мужики молчали, некоторые переминались с ноги на ногу. Петр Иванович понял, что пора приступить.

- Ну, что же, ребята? - начал он снова свой монолог, охотно принимая крестьянское молчание за знак одобрения и согласия. - Поклонитесь Сидору Тарасовичу, да попросите, чтобы еще послужил миру.

И он взглянул на старшину.

- Что же, я всей душой, - подался немного вперед Кулак, готовый служить миру, пока хватит сил.

В толпе происходит неопределенное движение; крестьяне топчутся на месте, толкают друг друга, и затем раздаются нерешительные голоса, которые, постепенно становясь явственнее, переходят в слова: «Спасибо тебе, Сидор Тарасович, послужил миру: довольно и с тебя, и е нас!».

- Пусть и другой теперь послужит, - говорит явственно чей-то голое, и Петр Подгорный выступает из толпы.

Спасибо тебе, Сидор Тарасович, пусть и другой послужит! - повторяют за ним братья Бычковы, Степан Черкас, Василий Крюк, Филипп Тилипут и громче всех Иван Хмелевский. В задних рядах подхватывают, и вся толпа единодушно поддерживает слова старика Подгорного.

Посредник, никак не ожидавший такого отпора, начинает терять самообладание. Он быстро оборачивается и что-то говорит писарю; тот выражает на своем нахальном лице всякую готовность; Петр Иванович что то соображает, потом решительно сходит с крыльца, направляясь прямо в середину толпы. Крестьяне перед ним расступаются.