Малькольм Лаури - У подножия вулкана

— Вот ужас, — сказал он. — И все равно я не отступлюсь. — Но что такое его «я», что с ним, куда оно, это «я», подевалось? — В любом случае я буду действовать сознательно. — И в самом деле, консул сознательно до сих пор не притрагивался к своему бокалу. — Воля человека несокрушима. — «Быть может, поесть? Да, нужно поесть». И консул сжевал половинку бутерброда. А когда вернулся мсье Ляруэль, консул, все еще не выпив ни капли, смотрел... Но куда?.. Этого он сам не знал. — А помнишь, - сказал он, — какая была пылища, когда мы ездили в Чолулу?

Они молча взглянули друг другу в глаза.

— Собственно, я не собирался с тобой говорить, — добавил консул, прерывая молчание.— И вообще, по-моему, лучше будет, если мы больше никогда не увидимся... Слышишь?

— Да ты в уме ли? — воскликнул наконец мсье Ляруэль. — Жена твоя, сколько я понимаю, к тебе вернулась, а ведь ты молил об этом бога, и рыдал, и валялся на полу — валялся в буквальном смысле слова... А теперь ты обращаешься с ней так равнодушно и по-прежнему только и думаешь, где бы еще выпить ?

Это была возмутительная, чудовищная несправедливость, и консул не находил слов для ответа; он взял свой бокал, подержал в руке, понюхал; но словно какая-то никчемная цепь удерживала его: пить он не стал, ему захотелось даже благожелательно улыбнуться мсье Ляруэлю. Можно бросить шить хоть сейчас, а можно потом. Сейчас или потом. Да, потом.

Зазвонил телефон, и мсье Ляруэль бегом спустился по лестнице. Консул сел, закрыл лицо руками, посидел в этой позе несколько времени, а потом, так и не притронувшись к своему коктейлю, да, не притронувшись ко всем этим коктейлям, спустился в мастерскую Жака. Мсье Ляруэль положил трубку.

— Право, — сказал он, — я и не знал, что вы с ним знакомы. — Он снял пиджак и начал развязывать галстук. — Это мой доктор, он справлялся о тебе. Хотел узнать, жив ли ты.

— Ах... ах, это, наверное, Вихиль?

— Артуро Диас Вихиль. Medico cirujano... и все прочее!

— Ах да, — сказал консул настороженно, щелкнув себя по воротничку. — Да. Я познакомился с ним вчера ночью. А не далее нынешнего утра он приходил ко мне на дом.

Мсье Ляруэль задумчиво сказал, расстегивая рубашку:

— Мы с ним договорились сыграть в теннис, а потом он уедет отдыхать.

Консул сел, пытаясь представить себе, как они станут играть в теннис, в эту неимоверно подвижную игру на мексиканском солнцепеке, как мячи будут лететь невесть куда — Вихилю придется туго, но не все ли равно (да и кто он таков, Вихиль?.. Этот славный малый теперь, казалось ему, не существовал вовсе, встретишь такого и не поздороваешься из опасения, что перед тобой вовсе не тот знакомый, с которым ты виделся утром, подобно тому, как случается встретить вылитого киногероя, словно сошедшего с экрана), а Ляруэль тем временем готовился принять душ, который помещался, вследствие странного пренебрежения к приличиям в архитектуре, свойственного той нации, что в вобще-то ставит приличия превыше всего, в неглубокой нише, хорошо видной и с балкона, и с верхней площадки лестницы.

— Он спрашивал, может, вы с Ивонной передумали и все-таки поедете с ним в Гуанахуато... Отчего бы вам, собственно, не поехать?

— Как он узнал, что я здесь? — Консул выпрямился на стуле, и, хотя теперь он снова слегка дрожал, у него мелькнула мысль, что он, как это ни странно, все же на высоте положения, раз действительно существует человек по имени Вихиль, который приглашал его поехать в Гуанахуато. — Ну как? Как же еще... Я ему и сказал. Жаль, что ты с ним раньше не познакомился. Этот человек всерьез мог бы тебе помочь.

— Пожалуй... вполне вероятно, что сегодня надо бы помочь ему самому.— Консул зажмурился и вновь явственно услышал голос доктора: «Но ведь теперь ваша esposa вернулась. Теперь ваша esposa вернулась... Я предоставлю вам свою помощь». — Что? — Он открыл глаза... Но ужасное, потрясающее все существо зрелище всколыхнуло в нем воспоминание, что эта округлая, гнусная, похожая на огурец плоть, вся в голубых прожилках и в складках, под бесстыдным распаренным брюхом, наслаждалась телом его жены, и он вскочил, содрогаясь. Как отвратительна, как невыносимо отвратительна жизнь. Он стал ходить по комнате, и на каждом шагу колени у него подкашивались, охваченные судорогой. Вокруг были книги, целые горы книг. Но своего сборника елизаветинских пьес консул не находил. В остальном же тут было все, что угодно, от «Les joyeuses bourgeoises de Windsor» [140] «Виндзорские насмешницы» (франц.) до Агриппы д'Обинье и Колен д'Арльвиль, от Шелли до Лафосса и Тристана Отшельника. Beaucoup de bruit pour rien! [141] Много шуму из ничего! (франц.) Могла бы душа, омытая там, очиститься от скверны или утолить свою жажду? Да, могла бы! Но ни в одной из этих книг не найдешь ты отклика на свои страдания. И даже любоваться простой ромашкой они не могут научить. — Но если ты не знал, что мы с ним знакомы, зачем было говорить, что я здесь? — спросил он, мучительным усилием подавив рыдание.