Малькольм Лаури - У подножия вулкана

Мсье Ляруэль, весь окутанный паром, приставил ладони к ушам, показывая, что не расслышал:

— А о чем же вы разговаривали? Ты и Вихиль?

— Об алкоголе. О безумии. О давлении спинномозговой жидкости. Мы старались идти друг другу навстречу. — Теперь консул, не стараясь скрыть свою дрожь, взглянул через распахнутую балконную дверь на вулканы, которые снова обволоклись дымом, а затем грохнул орудийный залп; и снова консул устремил алчущий взгляд к башне, где остались нетронутые бокалы. — Толпа откликается, но лишь на призывы пушек, которые сеют смерть, — сказал он, услышав, что шум ярмарки тоже усилился.

— Что такое?

«Как же ты стал бы их развлекать, если бы они не ушли, — хотелось крикнуть консулу, потому что сам он с отвращением вспоминал про душ, про струйки, обволакивающие тело, скользкие, словно мыло, которое не удержишь в дрожащих пальцах, — под душ полез бы при них, что ли?»

А самолет с наблюдателями уже возвращался, или нет, какое там к черту, вот он, вот, неведомо откуда с ревом мчится прямо на балкой, на консула, ищет его, завывает... У-у-у-у-у-у-у-у! Таррарах.

Мсье Ляруэль покачал головой; он не слышал ни единого звука, ни единого слова. Теперь он перешел в другую неглубокую нишу с занавеской, служившую ему туалетной комнатой.

— Прекрасная погода, правда?.. Но мне кажется, будет гроза.

— Нет.

Консул вдруг направился к телефону, который тоже находился в какой-то нише (сегодня казалось, что ниш в этом доме стало много больше против прежнего), взял телефонную книгу и, дрожа всем телом, открыл ее; не Вихиль, нет, не Вихиль, звенели его нервы, Гусман. А, Б, В, Г. Он весь обливался потом; в этой крошечной нише стало вдруг жарко, как в телефонной будке в Нью-Йорке летом, когда наступает зной; руки у него лихорадочно дрожали; 666, аспирин с кофеином; Гусман. Эриксон, 34. Он отыскал номер и тут же позабыл его: со страниц телефонной книги на него прыгнула фамилия Сусугойтеа, Сусугойтеа, а потом Санабриа; Эриксон, 35. Сусугойтеа. Он позабыл, позабыл номер, 34, 35, 666; он снова листал книгу, теперь уже с конца, и крупная капля пота упала на страницу — наконец ему показалось, что он видит фамилию Вихиля. Но он уже снял трубку, снял трубку, снял трубку, он держал ее вверх ногами и говорил, брызгал слюной в слуховую раковину, в микрофон, ничего не слыша, — а они что-нибудь слышат? что-нибудь видят? — как утром.

— Que quieres? [142] Чего тебе? (исп.) Кого надо... к черту! — крикнул он и швырнул трубку. Прежде чем браться за такое дело, надо выпить. Он бросился по лестнице наверх, но с полпути, дрожащий, обезумевший, повернул назад: ведь я же забрал поднос вниз. Или нет, коктейли там, наверху. Он опять побежал на башню и осушил все бокалы, какие ему удалось найти. В ушах у него зазвучала музыка. На склоне перед домом появилось стадо, голов триста, мертвые, окаменевшие на ходу, а потом все они вдруг исчезли. Консул опорожнил шейкер, тихонько спустился с лестницы, взял книгу в картонном переплете, лежавшую на столе, сел и открыл ее с тяжким вздохом.

Это была «La machine infernale» [143] «Адская машина» (франц.) Жана Кокто. «Oui, mon enfant, топ petit enfant, — прочитал он, — los chosos qui paraissont abominable aux humains, si tu savais, de J'endroit ou j'habite, olios out peu d'importance» [144] «Да, дитя мое, моя крошка, знай, что те вещи, которые кажутся ужасными людям, там, где обитаю я, не имеют значения» (франц.) .

— Можно бы выпить на площади, — сказал он, закрыл книгу и тут же снова открыл другую; гадание по книге. «Да, боги есть, но в дьявольском обличье», — сообщил ему Бодлер.

Он уже забыл о Гусмане. «Los borrachones» вечно низвергались в пекло. Мсье Ляруэль, который ничего не заметил, вышел элегантный, в сверкающем белизной фланелевом костюме, взял с книжной полки теннисную ракетку; консул отыскал свою трость и темные очки, а потом они вместе спустились по винтовой лесенке.

— Absolutamente necesario.

Выйдя из дома, консул постоял немного, обернулся... No se puede vivir sin amar было написано на стене дома. Ветер совсем улегся, и они молча шли рядом, слыша, как нарастает шум фиесты по мере их приближения к городу. Улица Огненной Земли. 666.

...Мсье Ляруэль, казалось, стал еще выше ростом, потому что шел по верхнему тротуару неровной улицы, и консул вдруг почувствовал себя рядом с ним жалким карликом или ребенком. Много лет назад, в детстве, дело обстояло наоборот: консул тогда был выше. Но консул перестал расти в семнадцать лет, достигнув пяти футов и не то восьми, не то девяти дюймов, а Ляруэль еще не один год продолжал расти где-то под иными небесами и теперь вот стал недосягаем для него. Недосягаем? О мальчике Жаке консул иногда до сих пор вспоминал с нежностью: как забавно, например, произносил он слово «грамматика», рифмуя его с «мастика», а «Библия» с «колея». Кривая колея. Теперь он вырос, сам бреется и сам надевает носки. Но что он недосягаем, это вряд ли. По прошествии стольких лет, теперь, когда в нем шесть футов и не то три, не то четыре дюйма росту, можно с большой вероятностью предположить, что он не сделался совершенно недосягаем для влияния консула. Иначе зачем бы ему носить такой же твидовый пиджак, и эти вот дорогие, шикарные английские теннистые туфли, в которых не стыдно прогуляться по городу, и английские белые брюки со штанинами шириной двадцать один дюйм, и английскую рубашку с открытым воротом, каких в