Малькольм Лаури - У подножия вулкана

— ...Все-таки, надо сказать, это лучше, чем негласное осуществление публичных функций, — сказал Хью.

— Если разобраться, не так-то все просто. Эти молодчики, о которых тут речь, в сущности, никакая не полиция. Настоящие полицейские вообще-то...

— Знаю, они сейчас бастуют.

— И с твоей точки зрения, они, конечно, обязаны соблюдать демократию... Равно как и армия. Ладно, пускай армия соблюдает демократию... Но тем временем эти бандиты распоясались. Жаль, что ты уезжаешь. Мог бы написать статейку, ведь это прямо по твоей части. Слыхал ты когда-нибудь про Союз милитаристов?

— Это что же, болваны, которые до войны орудовали в Испании?

— Нет, они орудуют здесь, в этой стране. Связаны с военной полицией, которая их, прямо скажем, покрывает, потому что главный комиссар, а он-то и держит в кулаке всю военную полицию, состоит у них членом. Говорят, там есть еще некий «начальник над садами».

— Я слышал, в Оахаке сооружают новый памятник Диасу.

— ...Так или иначе, — продолжал консул, несколько понизив голос, потому что они уже перешли из ванной в спальню, — он существует, этот Союз милитаристов, или синархистов, как их еще называют, если тебе интересно знать, а я плевать на это хотел, и главный штаб их был при ведомстве безопасности, хотя теперь, говорят, его перенесли куда-то, но все равно он в Париане.

Консул наконец собрался. Надо было только помочь ему натянуть носки. Он стоял в свежевыглаженной рубашке, в твидовых брюках и таком же пиджаке, который Хью брал поносить, а теперь вернул, сходив за ними на веранду, и гляделся в зеркало. Поразительное дело, теперь консул не только был свеж и бодр на вид, но всякие следы ночного кутежа исчезли начисто. Правда, и раньше нельзя было сказать, что он выглядел разбитым, дряхлым стариком: да и с какой стати ему так выглядеть, если он старше Хью всего на двенадцать лет? Но все же, казалось, судьба заранее отмерила ему возраст в туманном прошлом, когда непоколебимая и самостоятельная его сущность, должно быть, потеряла терпение, неодобрительно взирая, как он скатывается все ниже, и покинула его навсегда, как иной корабль тайно покидает гавань.

Хью слышал про своего брата чудовищные рассказы, порой смешные, порой героические, и собственное его поэтическое воображение еще больше приукрасило легенду. Казалось, бедняга попал в какие-то роковые тиски, беспомощный, одинокий, и самое лучшее оборонительное оружие не может его спасти. На что тигру могучие клыки и когти, если настал его смертный час? Или, хуже того, если, предположим, неодолимый удав стискивает его в своих кольцах? Однако этот поразительный тигр вовсе не спешит умирать. Мало того, он намеревается совершить небольшую прогулку да еще прихватить удава с собой и даже сделать вид, будто никакого удава вообще нет. Прямо на глазах этот человек, обладающий невероятной силой, железным организмом и необъяснимым честолюбием, человек, которого Хью никогда не мог понять, или спасти, или оправдать перед богом, хотя по-своему любил его и желал выручить, так блестяще овладел собой. А все эти раздумья очевидным образом вызвала лишь фотография на стене, которую они оба рассматривали, и уже одно то, что она висела там, заведомо оправдывало многие давнишние слухи о коварно замаскированном судне, и консул меж тем указал на это судно пластмассовым стаканчиком, снова уже полным:

— На «Самаритянине» было множество военных хитростей.

Взгляни, какие там борта, переборки. И вон тот темный люк — можно подумать, будто он ведет в кубрик, — тоже хитрость, в нем была укрыта зенитная пушка. Здесь вот трап. По нему я спускался к себе в каюту. Вот штурманский мостик. Вот камбуз — он превращался в батарею мгновенно, ахнуть не успеешь...

Но вот что любопытно, — сказал консул, вглядевшись пристальней, — фотографию эту я вырезал из немецкого журнала. — Хью тоже внимательно рассматривал подпись, напечатанную готическим шрифтом: «Der englische Dampfer tragt Schutzfarben gegen deutsche U-boote» [124] «Английский пароход под камуфляжем охотится за немецкими подводными лодками» (нем.) . — А на следующей странице, помнится, была фотография гуся вестфальской породы, — продолжал консул, — и под ней значилось: «So verlie? ich den Weltteil unserer Antipoden» [125] «Так покинул я сферу наших антиподов» (нем.). или что-то в этом роде. «Наши антиподы». — Он устремил на Хью пронизывающий взгляд, таивший в себе что-то неуловимое. — Удивительный народ. Но, я вижу, тебя вдруг заинтересовали мои старинные книги... нот ведь беда... своего Бёме я оставил в Париже.