Малькольм Лаури - У подножия вулкана

— Милый, — шепнула вдруг Ивонна. — Джеффри... взгляни мне в глаза. Послушай меня, я уже давно... ведь теперь нас здесь больше ничто не удерживает... Джеффри...

Консул был без темных очков, лицо его заливала бледность, глаза смотрели страдальчески; он вспотел и дрожал всем телом.

— Нет, — сказал он. — Нет... нет, — повторил он, едва владея собой.

— Джеффри, милый... не дрожи так... чего ты боишься? Почему бы нам не уехать поскорей, завтра или даже сегодня?.. Что нам мешает?

— Нет...

— Ах, раньше ты был таким хорошим...

Консул обнял ее за плечи, прильнул взмокшим лбом к ее голове, как ребенок, и в это мгновение их словно осенил дух милосердия и нежности, ангел-хранитель, неусыпный страж. Консул сказал устало:

— Что ж. Ради всего святого, давай уедем. За тысячу, за миллион миль отсюда, куда угодно, подальше от всего этого. Хоть к черту от всего этого.

...а в пучине неба загораются звезды, и перед рассветом блестит Венера, золотом отливает луна, и в полдень сияют голубые, оснеженные горы и голубое, холодное бурное море…

— Ты серьезно?— Да, я серьезно!

— Милый...

У Ивонны мелькнула мысль, что они говорят слишком поспешно — соглашаются слишком торопливо, — словно смертники, которым дорог каждый миг; консул взял ее за руку. Они сидели рядом, рука в руке, соприкасаясь плечами. А Хью на арене рванул веревку; и бык рванулся тоже, выдернул застрявшие рога, но теперь он был разъярен, вслепую кидался на барьер, искал загон, откуда он так опрометчиво выбежал, и вот, изнемогающий, совершенно затравленный, отыскал нaконец ворота, ломился туда вновь и вновь, стремясь вернуться назад с исступленным отчаянием, под лай собачонки, которая бегала за ним по пятам, а потом опять потерял ворота из виду... Теперь Хью гонял слабеющего быка по арене, круг за кругом.

— Я не предлагаю тебе просто бежать, Джеффри, давай вправду начнем все сначала, вправду, без оглядки, уедем куда-нибудь. Ведь мы могли бы словно заново родиться на свет.

— Да, могли бы.

— Теперь я, кажется, поняла, теперь наконец мне все ясно. Ах, Джеффри, кажется, наконец-то все ясно.

— Да, кажется, и я понял.

А внизу, на арене, бык снова всадил рога в барьер и не мог освободиться.

— Милый...

Они поедут поездом, и поезд этот повезет их через вечерние сумерки по прибрежной равнине, над водой, вдоль Тихого океана...— Ивонна!

— Что, милый?

— Ты знаешь, я ведь опустился... в известном смысле,

— Не беда, милый,

— Ивонна...

— Что?

— Я люблю тебя... Ивонна!

— Ах, я тоже, я тоже тебя люблю!

— Моя дорогая.., моя единственная.

— Ах, Джеффри. Ведь мы еще можем быть счастливы, мы можем...

— Да... мы можем.

...а за водой, вдали, домик, он ждет их...

Вдруг раздались оглушительные рукоплескания, гитары забренчали еще усердней, перекрывая шум ветра; бык высвободил рога, и оживление на арене возобновилось: теперь Хью продолжал поединок с быком, а остальные сомкнули вокруг них плотное, тесное кольцо, не подпуская быка к барьеру; и вдруг все исчезло в пыли; ворота загона слева от них опять с треском распахнулись, и на волю вырвались все быки, в том числе первый, который, вероятно, и высадил ворота; под ликующие крики зрителей они с фырканьем валили из ворот и разбегались кто куда.

Хью на своем быке был в дальнем конце арены и на время исчез из виду, а потом вдруг оттуда долетел пронзительный вопль. Ивонна отстранила консула, встала на ноги.

— Это Хью... с ним что-то случилось.

Консул тоже встал, слегка пошатываясь. Он приложился к горлышку и пил ром, выпил его почти без остатка. Потом сказал:

— Я не вижу. Но, по-моему, это упал бык.

Разобрать, что происходит на той стороне, все еще не было возможности, там в пыльном облаке стремительно мелькали всадники, быки, веревки. А потом Ивонна увидела, что это действительно упал бык, он снова лежал, повергнутый в пыль. Хью преспокойно слез с него, отошел на несколько шагов, поклонился рукоплещущим зрителям и, увертываясь от других быков, перепрыгнул через барьер у дальней трибуны. Кто-то подал ему упавшую шляпу.

— Джеффри, — торопливо заговорила Ивонна, — я не надеюсь, что ты... я вот что хочу сказать… я знаю, так или иначе...

Но консул допивал ром. Правда, он и для Хью оставил капельку.

...Когда они возвращались в Томалин, небо над ними опять сияло голубизной; мрачные тучи еще громоздились за Попокатепетлем, яркое предвечернее солнце пронизывало их лиловые громады и освещало второе серебристое озерцо, прохладное, свежее, манящее, которого Ивонна не видела по пути сюда и вообще не могла припомнить.