Чарльз Сноу - Наставники. Коридоры власти

Во второй половине дня я должен был присутствовать на внутриведомственном совещании под председательством Роуза. Мы с ним сегодня еще не виделись, и сейчас он поздоровался со мной подчеркнуто любезно, будто с человеком, с которым он не встречался уже несколько месяцев, а между тем это полезное знакомство. Никто из сидевших за столом не подумал бы, что накануне мы допоздна сидели бок о бок, одинаково озабоченные и встревоженные. Он вел заседание педантично, искусно, совсем как почти двадцать лет назад, когда я впервые увидел его, тогдашнего моего начальника, в этой роли. Через год ему исполнится шестьдесят, и он проведет в этой комнате свое последнее заседание. Он будет верен себе до последнего дня. Вопрос, который мы обсуждали сегодня, никого не интересовал — неизбежные текущие дела.

Не успел я вернуться к себе в кабинет, как вошла моя секретарша.

— Вас ждет дама, — сказала она и прибавила извиняющимся тоном, но не без любопытства: — Боюсь, что она чем-то очень расстроена.

Я спросил, кто это.

— Она сказала, что ее зовут миссис Смит.

Когда ночью я сообщил Элен по телефону о результатах голосования, она ахнула. Прежде чем она бросила трубку, я услышал всхлипывания.

Сейчас она села в кресло у моего стола и посмотрела на меня широко раскрытыми воспаленными глазами, жалкими и надменными. Так однажды уже смотрел на меня кто-то; я никак не мог вспомнить, кто же это был, и даже не слышал толком, что она говорит. Наконец далеко в прошлом я нашел ответ. Такие глаза были у моей матери в тот день, когда ее гордости был нанесен страшный удар, — когда она узнала о банкротстве отца.

— Что же он будет делать? — спросила Элен.

Я покачал головой:

— Мне он ничего не говорил.

— А я даже не могла с ним увидеться.

Ей, как никогда, нужно было сочувствие, но, конечно, она не приняла бы его.

Сухо, как только мог, я сказал:

— Да, нехорошо! Но что поделаешь?

— Я не должна его видеть, пока он не примет какое-то решение. Вы ведь понимаете?

— Думаю, что да.

— Я не должна никак влиять на него. Даже пробовать не должна.

Она отрывисто, иронически, почти весело засмеялась и прибавила:

— А могла бы я, как по-вашему?

Мне уже приходилось видеть ее в трудные минуты. Сейчас ей было трудно, как никогда. Однако именно сегодня я смог представить, какой она бывала наедине с Роджером. Будь для этого повод, и она затмила бы очень многих своей жизнерадостностью и веселостью.

— Скажите мне хоть слово. — Она пытливо смотрела мне в глаза. — Что для него лучше?

— О чем вы говорите?

— Вы сами понимаете. — Она стала нетерпеливо объяснять. Она словно прочитала мои утренние мысли. До встречи с Роджером она совсем не разбиралась в политике. Теперь, вооруженная инстинктом, любовью, пониманием, она прекрасно видела все возможные ходы, все соблазны, все распутья. Чутье подсказывало ей то же самое, что и мне, с одной лишь разницей — она была уверена, что, если Роджер решит уступить, ему пойдут навстречу.

— Что для него лучше?

— Если бы я и знал, должен ли я говорить это вам? — сказал я.

— Но ведь вы, кажется, считаетесь его другом? — вспылила она.

На этот раз мне нетрудно было найти более безобидный ответ.

— К счастью, — я иронически улыбнулся ей, — я действительно не знаю, что лучше.

— Но вам-то кажется, что вы знаете…

— Если забыть на минуту о вас, мне кажется, что, пожалуй — не наверняка, но пожалуй, — ему разумнее было бы остаться… если, конечно, он сумеет.

— Почему?

— Если он отойдет от политики, у него будет ощущение, что он загубил свою жизнь — вам не кажется?

— Но ведь ему придется унижаться перед ними, пресмыкаться!.. — Краска залила ее лицо. Она ненавидела «их» всеми силами души.

— Да, вы правы.

— А вы знаете, что он, в сущности, очень гордый?

Я внимательно посмотрел на нее.

— Неужели он еще не научился прятать свою гордость в карман?

— А этому можно научиться? Может, вы не поверите, но и у меня есть гордость.

Она говорила свободно, уже не стараясь скромно держаться в тени, не заботясь о правилах хорошего тона. Все обуревавшие ее чувства отражались на лице.

— Есть, — сказал я. — Я знаю.

— Если он все бросит и придет ко мне — простит ли он меня потом?

Теперь ее мучил новый страх — не тот, в котором она призналась мне когда-то у себя дома, но выросший на той же почве. Тогда она боялась, что, потерпев неудачу, он будет винить ее и она станет ему в тягость. Теперь не это ее страшило. Она понимала: что бы ни случилось, она будет ему нужна. Но червь сомнения продолжал точить ее.