Андре Моруа - Бернар Кене

Бернар оглядел эту спальню, где он не бывал с самого детства. Кровать его бабушки оставалась на прежнем месте. Мебель была крыта гранатовым бархатом. Большие пуговицы пестрели на мягкой обивке кресел. На стенах дагерротипы, на камине бронза, поднесенная рабочими в день свадьбы Ахилла. Бронза изображала нагого человека, опиравшегося на плуг. Тут были также ракушки и камни, вывезенные на память из Дьеппа и из Этрета.

— Здравствуйте, дедушка, — сказал Бернар.

— Здравствуй, — отвечал тот непривычно слабо. — Что нового?

— Ничего особенного. Все идет хорошо. Мы получили сегодня утром хороший заказ из Бразилии.

— Как ливр?

— Больше ста франков.

— Шерсть?

— Дорога.

В эту минуту в комнату на цыпочках вошли Лекурб и его сын.

— Что нового? — устало спросил старик.

— Ничего, — ответил Роже, — цены на все растут и растут. Я видел сегодня номер два — семьдесят по восемьдесят франков. И однако же он мне нужен.

— Для габардина? — спросил Ахилл.

И он почти улыбнулся: ему было приятно вспомнить. Они тщетно искали предмет для разговора, который мог бы его развлечь. «Марокко? — подумал Бернар. — Нет, это ему безразлично. Стачка рудокопов в Англии? Нет… Что я видел вчера в Париже? «Святую Иоанну» Шоу? Воображаю, как бы он принял все это! Это странно, он, может быть, умрет, а мне кажется невозможным заговорить с ним более нежно или даже просто непринужденно. Мне кажется, что он меня любил. Бедный старик!»

Внезапно ему пришло в голову то, что больного могло бы действительно заинтересовать.

— Валяльщик Паскаля передавал одному из наших, что у них все верхние платья к новому сезону не удались.

— А… А!.. — слабо улыбнулся Ахилл своим перекосившимся ртом. — Он никогда не умел валять, Паскаль, никогда.

— Чистильщицы, — вступил в разговор Лекурб, — просят прибавки.

— И они правы, — тихонько промолвил Роже.

Бернар бросил на него недовольный взгляд.

— «Они правы»! — отозвался он. — Это легко сказать!

И в ту же минуту звук его собственного голоса напомнил ему, как его дед сказал ту же самую фразу шесть лет назад, и он покраснел. Ахилл закрыл глаза. Все вышли на цыпочках.

У Ахилла был третий удар, и он умер в декабре. Антуан с женой приехали из Сен-Тропеза, чтобы присутствовать на похоронах. Они поселились во Флёре, но завтракали у Бернара; он находил, что брат его изменился. У Антуана был цветущий вид, упругая походка. Это — со стороны. «Мое почтенье, месье Курбе», — подумал Бернар. Франсуаза была беременна, она казалась счастливой и более спокойной, чем раньше. Лицо у нее пополнело, но она оставалась еще очень красивой.

Она почувствовала себя совершенно чужой в Пон-де-Лере, и вещи открылись ей с какой-то новой стороны, с какой она их еще не знала.

— Но как Бернар постарел, — обратилась она к мужу вполголоса, пока Бернар говорил по телефону.

— Он только что пережил несколько тяжелых дней.

— Да, но волосы его поседели, у него морщины, две очень заметные складки между носом и ртом. У тебя вид гораздо более молодой.

— Я вижу, что ты этим хочешь сказать! — И он улыбнулся ей с нежностью.

Бернар издали, стоя с трубкой в руке, видел эту улыбку и она вызвала в нем некоторое раздражение.

«Эта жизнь на юге… — подумал он. — Утром просыпаются поздно под мустикерами… Газеты… Завтрак на солнце, на балконе, Антуан в пижаме, Франсуаза в кимоно… Дети на пляже… Легкий отдых, роман… Чай… Англичане, русские из Канн… тосты, ломтик кекса… Отвратительное счастье».

Когда он подошел к ним, Антуан спросил, что делается на фабрике.

— Очень вы заняты? А шерсть? Это дорого? Все это должно быть очень трудно.

— Шерсть… — сказал Бернар. — Она поднимается и опускается, к этому начинаешь привыкать; больше не спекулируешь, покупаешь изо дня в день; то ошибаешься, то удается: это не имеет большого значения. А что важно — эго перемены курса и, конечно, налоги… Все это так смутно и так плохо регламентировано.

— А рабочие? У вас больше не бастуют?

— Нет, у нас теперь система автоматического повышения платы в соответствии с ростом дороговизны. Это сделано очень честно. В сущности, рабочие очень хороший народ. Они понимают игру. Все это гораздо проще, чем мы думали. Но что меня занимает, это наши новые дела.

— Да, — сказал Антуан, — я знаю: твое шерстяное дело в Рубексе и твоя прядильня в Соединенных Штатах… Ты, наверное, страшно занят.

— Да нет, Роже очень много мне помогает. Он стал чудесный, Роже! И потом я люблю работать. Что делать с жизнью, когда не работаешь? Думаешь о себе, анализируешь, мучаешься… А как превосходно вернуться домой, падая от усталости, лечь в девять часов и заснуть, как засыпает скот.