Йоханнес Йенсен - Мифы

А в остальном это местечко почти не изменилось. К трактиру пристроили новую жилую половину, но люди там жили те же самые. Мне было приятно вновь встретиться с Кристеном Томмесеном, я не надеялся встретить его. Однако внешне он ничуть не изменился. Все же есть на свете нечто непреходящее. В спальне, куда из трактира вела открытая дверь, сидела Сёрине, жена Кристена Томмесена, ее мучила подагра, но и прикованная к постели, она командовала домочадцами зычным голосом. В старом трактире царила все та же патриархальная атмосфера. Рыбаки сидели за столиками, как у себя дома, перед каждым — рюмка. Я узнал почти всех. В центральной части страны, где проложили железную дорогу, жизнь крестьян со временем изменилась, и здесь, где «употребляли водичку», все было так, как на заре человечества. Здесь время остановилось. Вот, например, одноногий рыбак, которого я знал с давних лет, совсем не изменился. Этот prodigium [Странный, необычный (лат.) ]мог опираться лишь на одну ногу, другая у него онемела в бедре и согнулась в колене, но руки у него были сильные, он по-прежнему рыбачил с большой охотой. Я видел, как он брел по воде к своей лодке: на ногах тяжелые сапоги, костыли наполовину в соленой воде.

По сути дела, между современными жителями этого селения и обитателями здешних мест в каменном веке большой разницы нет — как в ту пору сваливали в кучи кухонные отбросы, так и нынче они навалены на задворках вдоль береговой линии. Восточные отмели, которые прежде кормили рыбаков, теперь — достояние государства, оно продает двустворчатых привилегированным копенгагенским питекантропам.

Когда я был ребенком, рыбаки зарабатывали поденно на ловле устриц; осенью было привычно видеть в устье фьорда длинные ряды устричных лодок, которые тянули за собой скребки. Теперь там стоит одно-единственное рыболовецкое судно и двенадцать водолазов справляются со всем уловом. Они опускаются на дно фьорда, словно в столовую, и собирают крупные устрицы. Государство платит подрядчику семь эре за устрицу, ему она обходится в шесть. Потом по дороге в столицу устрица все дорожает. Поэтому-то она кажется нам такой вкусной. Рыбаки тоже довольны.

Я мог бы долго рассказывать о состоянии невинности, в котором пребывает рыбацкое селение, но не хочу вдаваться в подробности. Ведь речь шла о кроншнепах.

Мы с Кьелем рыбачили и охотились несколько дней, а потом решили поехать на острова.

— Там сейчас, поди, полно больших кроншнепов, — сказал он.

Мы взяли лодку и отправились перед заходом солнца, плыли с час и добрались до низкого песчаного островка, когда дневной свет уже погас. Птицы тут просто кишмя кишели: золотистые ржанки, чибисы, чайки. Утки там тоже были, но, как только мы приплыли, эти осторожные птицы укрылись в укромном местечке в полумиле от нас. Мы подстрелили несколько ржанок. Тут стая в тысячу птиц поднялась и перелетела на другой берег, чтобы найти покой. Удивительно прекрасное зрелище, когда целая стая резко снимается с места и взмывает ввысь, показывая брюшки и изнанку крыльев, к тому же это удобный случай сбить нескольких птиц. Стая ржанок летит как единый, четко слаженный организм, под звуки нежной и в то же время страстной флейты. Стая летит низко над водной гладью, потом внезапно, как шквал, взмывает ввысь, словно что-то взрывается в воздухе и — фью-фью — снова падает вниз с быстротой ветра и скользит над самым зеркалом фьорда. Высоко под облаками по старой проторенной дороге тяжело и медленно, словно крылатая корова, летит чайка.

— Есть хочу! Есть хочу! — не переставая, кричит она на своем гортанном языке.

А вот чибис затевает свой извечный спор со всем миром:

— Чив! Тви! Фу-ты, ну-ты!

Может, то, что я хочу вам рассказать про чибиса, всем известно? Говорят, что чибисы — это умершие холостяки и старые девы. Они сидят и перекликаются:

— Ви виль ду ит? А почему ты не хотела? — кричит в отчаянье одна птица.

— Атур ит. Я не смела, — горестно отвечает другая.

И так без конца. Нескончаемый плач хлопотливых чибисов — самая верная примета весны.

Как стемнело, мы с Кьелем залегли каждый на своем мысу на расстоянии нескольких ружейных выстрелов друг от друга. Я так долго пролежал за большим камнем, что потерял всякую надежду увидеть кроншнепа. Наступила такая тьма, что я уже не видел камней, на которых лежал. Небо надо мной еще светилось зеленоватым светом, как бывает после заката, и, покуда я еще мог что-нибудь разглядеть на его фоне, можно было подождать еще немного. Но когда кроншнепы наконец появились, я уже не верил своим глазам.