Андрей Упит - В лоне семьи

Вот уже вторую неделю все это подробно обсуждается в усадьбе Аплоцини. Недоброжелатели и завистники, которые найдутся у каждого, днем с огнем ищут, к чему бы только придраться, но ничего не находят. Не могут найти, да и только, а поэтому при встрече с Анной расплываются в слащавой улыбке и затем смотрят ей вслед завистливым взглядом. Воробьи на вишнях чирикают об Аннином счастье, солнце смотрит на нее и улыбается.

И только сама Анна все слушает, но не говорит ни слова.

В воскресенье, когда в церкви впервые оглашают жениха и невесту и когда к вечеру ждут приезда Яниса Айзозола, работники Аплоциней остаются после молитвы сидеть за круглым столом в саду перед балконом, на посыпанной гравием площадке. Отец складывает Библию, книги проповедей и псалмов, закуривает трубку и расправляет окладистую бороду. Мать, сложив руки на коленях, неподвижно смотрит на стол. Катрина встает и, сорвав пышный мак прикалывает его к своим редким белесым волосам. Солнце играет на глянцевитой листве вишен; легкий ветерок разносит по всему саду запах гвоздики, резеды и душистого горошка. Пчелы с жужжанием перелетают с цветка на цветок. Из-за леска, с озера, доносится пение пастушки.

Хозяйка Аплоциней смотрит украдкой на Анну и тает от самодовольной материнской нежности. Но лицо Анны ничего не отражает — ни радости, ни грусти, только глубокую-глубокую задумчивость. Мать улыбающимися глазами смотрит на отца, он ласково покряхтывает и переталкивает трубку из правого угла рта в левый.

— Сразу после обеда приедет? — спрашивает мать, глядя на Анну. Уже вторую неделю они говорят лишь об Аннином женихе. Анна слегка шевелит губами, но ничего не отвечает.

За нее отвечает отец:

— Должно быть… Может, сразу из церкви…

— Надо сказать девушкам, чтобы картошки начистили, — замечает мать, но по ее голосу понятно, что картошку чистить не к спеху. Затем она снова смотрит на Анну, но дочь сидит, уставившись в стол с таким видом, словно все эти разговоры ее вовсе и не касаются.

Некоторое время все молчат, Катрина села на прежнее место, рядом с сестрой, боком к столу. Пышный мак забавно покачивается на гладко причесанной голове, глядя на девушку нельзя не засмеяться. Старики переглядываются. У отца в глазах что-то вспыхивает, трубка быстро скользит из левого угла обратно в правый.

— Почему ты, Анна, все молчишь? — спрашивает он необычно громко, и его щеки под бородой почему-то слегка краснеют. — Все сидишь да слушаешь, а ни слова не скажешь.

Анна поднимает глаза и пожимает плечами.

— А что мне говорить?

— Что? — вмешивается мать. — Неужто невесте нечего сказать? Свадьба совсем близко, все надо приготовить, за всем приглядеть, а ты сидишь, словно у тебя еще целых полгода впереди.

— Да она всегда такая, коли ей что-нибудь не по душе, — замечает Катрина, и в ее низком голосе звучит зависть, тайное недоброжелательство некрасивой сестры к красивой.

— Не по душе, кхе… — Отец хватается рукой за окладистую бороду, словно та воспламенилась.

Мать упирается обеими руками в колени и, поджав губы и щурясь, смотрит на Катрину.

— Что ты болтаешь! Что же ей не по душе? Чего ей не хватает? Чего ей еще надо?

Вопросы обращены к Катрине, но смотрит мать на Анну — не скажет ли она наконец, о чем думает целыми днями. Но Анна как будто ничего не слышит.

Потом Катрина поворачивается лицом к столу.

— Не по душе ей, я знаю. Вот увидите, как она еще… — Старшая сестра говорит это злым, обиженным голосом, слегка присвистывая сквозь неровные зубы. — Помните, как управляющий из имения сватался: весь день человек прождал как дурак, а вечером она сказала, что не согласна…

Анна с интересом слушает сестру, будто и не подозревает, что речь идет о ней самой. Отец вынимает изо рта трубку и с шумом далеко сплевывает, а мать беспокойно ерзает, словно ей жестко сидеть на плетеном камышовом стуле.

— Чепуха! — бросает отец и еще раз сплевывает. — Чепуха, говорю.

Мать встает, оглядывает всех троих бегающим взглядом и машет рукой.

— Тогда… она ведь еще молоденькая была, а управляющий этот тоже не бог весть кто — разве что язык хорошо подвешен да зеленая шляпа на голове, а то кто он — скитается по свету, у чужих служит. Бога благодарить надо, что тогда так получилось.

Но отец другого мнения.

— Чепуха! Айзозол тоже… я не спорю… только Айзозол он был — Айзозолом и останется. А сколько управляющих потом сами в помещики вышли, да…

— Да, — Катрина снова сердито смотрит на сестру, — весь день просидела, словно воды в рот набрала, а вечером говорит: нет!