Сильвия Каваллано - Книга для зимнего чтения

Отец был увлекающейся натурой. Большая часть хозяйского сада представляла собой уже сложившийся ансамбль, надо было только поддерживать структуру, подрезать, выпалывать, подсаживать, подкармливать, прореживать. Главной же, и пожалуй самой трудной задачей было поддержание в парке состояния запустения. Конечно, сухие ветви надо было обрезать, и иногда убирать с дороги поваленные деревья, восполняя их новыми, но нельзя было нарушать того впечатления, атмосферы парка — старый заброшенный сад. В таком саду воспоминания сразу окружали тебя, под дубом хотелось опуститься на траву с книжкой и прогуляться при лунном свете по темной аллее, подсвеченной белыми душистыми фиалками (Viola cornuta Alba). Впрочем, все эта хозяйственно-исполнительская составляющая работы садовника занимала его меньше всего. Отец относился к работе садовника не как это принято сейчас, в начале 21 века — этакий подсобный рабочий, с упором на тяжелый физический труд. Он рассматривал деятельность садовника, и, в частности, свою, как со-творчество по преображению земли, как попытку выразить, воссоздать какое-то свое представление об Абсолютной красоте. Он любил сажать и с почти детским восторгом и энтузиазмом следил за наклюнувшимися семенами, пробившими землю росточками, готовыми раскрыться бутонами. Выпалывать сорняки, напротив, не любил — для него и сорняки были воплощением Природы, и в том, что он вырос именно здесь — что Ветер ли, горихвостка ли «посадили» его именно здесь, он видел не просто смысл, но Замысел. Поэтому, наверное, он и согласился стать здесь садовником — идея запущенного сада была ему близка. Наверное, в душе он был ландшафтным архитектором с ботаническими наклонностями, и в самом дальнем углу хозяйского сада со всей страстью предавался своему увлечению. Увлечения менялись: на смену пионам приходили клематисы, их сменяли злаковые, лимонник, гортензии. К счастью, все пристрастия отца были исключительно ботанического характера. Я знала людей, с завидным постоянством менявших свои увлечения гораздо более кординально, нежели мой отец. Сначала это были рыбы. Доведя общий объем всех имевшихся в доме аквариумов до размеров озера Комо, человек терял к этому хобби всяческий интерес. Следующим были канарейки. После 33 клеток в доме, гараже, на веранде и даже у свекрови, он перешел к парусному спорту, потом были стрельба из лука и подводное плавание. Но едва достигнув стабильных результатов, иными словами, перестав добиваться новых, человек бросал «любимое» занятие. Впрочем, бывает даже хуже, если мужчины постоянны в своих интересах (вы понимаете, какое увлечение женского рода множественного числа я имею в виду). Так что ботанические страсти моего отца были вполне безобидны. Впрочем, и он успел сменить ряд увлечений, пока не остановился на садоводстве. Главным увлечением его юности были самолеты. Уже в 14 лет он управлял самолетом и когда поступил в летную академию, у него было больше всего «часов в воздухе», что тоже учитывалось при приеме. Но в один прекрасный день, выруливая самолет на посадочной полосе, он как-то разглядел, что во время маневра раздавит шасси самолета целую шеренгу гусениц. Это его так потрясло, потому что он провел параллель со своей профессией — в академии учили на военных летчиков. Возможно, в один непрекрасный день ему придется не гусениц давить, а бомбы сбрасывать. И он со скандалом ушел из академии. Врочем, я отвлеклась.

Итак, вначале сад изобиловал пионами. Когда сорта исчислялись сотнями, отец, просматривая многочисленные руководства и справочники, начинал все больше обращать внимание не на технику размножения или советы по уходу и пересадке, а на последнюю строчку «лучше всего сочетается с...» вот тут-то, как правило, и таилось очередное увлечение отца, готовое прийти на смену надоевшему фавориту. От старых увлечений отец избавлялся щедро и безжалостно (нет, он их не сжигал и не вырубал топором), слово «безжалостно» я употребила в смысле отсутствия жадности коллекционера, которому жалко лишиться даже картины, которая не нравится, только потому, что она — часть коллекции). Отец совершенно не жалел недавних любимцев, которых еще вчера укрывал от жары замысловатыми конструкциями из прутьев и маминых батиков). Он дарил их соседям, друзьям и знакомым, пересаживал в «основной» сад, и даже устраивал «благотворительную» акцию — просто дарил цветы на местном рынке, чем нажил себе кучу врагов среди прижимистых местных крестьян, не понимавших этих прихотей. И даже когда отец приходил на рынок «с пустыми руками» - просто чтобы что-нибудь купить, на него поглядывали с опаской и недоверием. Поэтому на рынок я любила ходить с мамой — ее, наоборот, крестьяне жалели — ведь ей приходилось общаться с этим чудаком каждый день! - и старались выбрать для нее лучший кусок телятины, арбуз покрупнее, творог пожирнее. А мне совали кто огурец, кто яблоко, кто насыпал горсть малины. Но больше всего на рынке я любила не эти угощения, а одну старушку, прилавок которой находился в самом дальнем углу рынка. Он был весь уставлен разнообразными замысловатыми коробочками с разноцветными порошками, пучками сухих веток, шишками разных размеров: от мелких ольховых до душистых сосновых и кедровых, таинственными пузырьками и мешочками с сухими травами, засушенными цветами гортензий, бессмертника, роз, карима. Она тоже всегда угощала меня нанизанной на соломинки лесной земляникой и желтыми восковыми яблочками, каких я больше нигде никогда не встречала, и дарила маленький веночек из сухих трав: пшеницы, пижмы и бессмертника, или дикого лука и фиолетового карима, или из гипсофилы и высушенных роз или сердечко из мха и ольховых шишечек. У ее ног обычно дремала большая дворняга. Эта старушка с рынка была похожа на добрую фею-покровительницу цветов. Иногда мне кажется, что она и была феей. Я никогда не видела, чтобы кто-то давал ей деньги за купленный венок. Но, может, я просто этого не помню. Мой отец всегда подходил к ней, и они долго болтали.