Адальберт Штифтер - Лесная тропа

В кругу тех же проблем остается и зрелое творчество Штифтера — с его обостренным интересом к нравственной природе человека, с его идеализацией сельской жизни. Подобно Грильпарцеру, он требует от человека обуздания страстей и нравственного самосовершенствования; однако герои его чаще всего осуществляют «писательскую программу», достигая цельности характера и полноту существования, которые объективно могли бы противостоять разложению личности и отчуждению, сопутствующим эволюции капитализма. О Штифтере можно сказать то, что сказал о себе великий афинский драматург Софокл, сравнивая свои трагедии с произведениями Еврипида: «Он изображает людей такими, какие они есть, а я — такими, какими они должны быть». Проблемы своего времени Штифтер решает не путем отражения его реальных конфликтов, а путем создания своеобразной утопии, где царит разум, справедливость и доброе начало.

В чем видит Штифтер источник внутренней гармонии, обретаемой его героями? Прежде всего им является природа. Герой ранних новелл Штифтера — прямой потомок романтических странников Эйхендорфа и Мюллера или, в еще большей степени, сентиментально-восторженного юноши из романов Жан-Поля, героя, ищущего на лоне природы исцеления ран, нанесенных ему лживостью и лицемерием людей. Так, разочарованный в любви герой «Кондора» Густав уезжает в Америку, умножив число современников, получивших ироническое прозвище «Еurоpamüde» («утомленные Европой»), Вдали от «испорченного» Старого Света, в горах Кордильер хочет Густав «обрести новые просторы для своего смятенного, алчущего сердца». Природа для Штифтера не только великий целитель, но и великий наставник. Впервые эта тема звучит в «Степной деревне», герой которой, Феликс, в детстве пасший отцовское стадо в степи, обрел в природе подлинную школу, постигнув в ней чувством те основные закономерности жизни, которые дано постичь разумом лишь зрелому человеку.

Романтическая тема странствия среди природы переходит и в зрелые произведения Штифтера. Ей отданы прекрасные страницы в «Бригитте», в «Холостяке». Именно здесь раскрывается все мастерство Штифтера-пейзажиста. Зоркость живописца позволяет Штифтеру то выделить самые яркие и существенные детали ландшафта, то нарисовать выразительную панораму гор, степи, лесных дебрей, то увидеть эффект освещения или перспективы, казалось бы, противоречащий привычному восприятию, но в действительности на редкость точный. Щедрая и необычная метафорика делает ландшафт Штифтера полным жизни, одухотворенным. Но это уже не пейзажи «Степной деревни» или «Полевых цветов», где писатель еще отдает значительную дань антропоморфизму — романтическому (возможно возникшему под влиянием Ленау) одушевлению природы, которая как бы вторит душевным движениям героя. В зрелых вещах писателя могучая, величественная и прекрасная природа (Штифтер нередко рисует свои родные места, давая им вымышленные названия), казалось бы, противостоит человеку — властно и независимо. Она живет своей гармонической, замкнутой в себе жизнью, и буйство стихий, время от времени ошеломляющее людей, — это минутный диссонанс, который вскоре разрешается спокойным и благозвучным аккордом.

Однако живопись природы в прозе Штифтера нигде и никогда не самодельна. Центр всего этого огромного и прекрасного мира — человек. Существует своя диалектика взаимоотношений природы и человека у Штифтера, не понятая его современниками. Природа не только податель благ; всечасно являя человеку совершенство, им еще не достигнутое, она для него пример и наставник.

Нередко в поэтический пейзаж у Штифтера вплетаются детали, казалось бы, излишне прозаические, чуждые ему. То с дотошностью натуралиста автор перечисляет виды растений, попадающихся в той или иной местности, то говорит о характере почвы, о породах разводимого скота, о травах на осушенном болоте, о профиле прокладываемых дорог… Все, что связано с деятельностью человека, переделывающего природу себе на благо, до чрезвычайности занимает писателя. Деятельность эта представляется Штифтеру естественной и необходимой, ибо именно в ней человек скорее всего обретает самого себя. Что выше — выспренние мечтания художника, с фанатическим упорством переносящего на холст вид болота и отвернувшегося ради этой цели от живой жизни, или незаметная работа рачительного хозяина, осушающего это болото? Ответ на этот вопрос, не без иронии поставленный в повести «Потомки», казалось, мог быть лишь один — в свете всего опыта литературы немецкого романтизма с его постоянным противопоставлением художника и филистера. Однако в повести Штифтера жизнь решает этот вопрос иначе, и любовь, разбив выспренние бредни младшего Родерера, обращает его в скромную веру практичного Родерера-старшего, тоже в былые годы отдавшего дань романтической мечте об искусстве. Общение с природой и труд — вот с упорством рекомендуемая Штифтером панацея от всех страстей, противоречащих естественному проявлению сущности и склонностей человека.