Но прежде чем уехать, прежде всего остального, ему нужно сбросить это ярмо, что так и пригибает его к земле, эти 23 миллиона неуплаченных налогов, которые ему без конца припоминают и которые так мешают ему делать дело, забыть об этих придуманных клеветниками цифирях, которые его враги бросают ему в лицо всякий раз, как он пытается снова встать на ноги.
Что он умудрился сделать, чтобы заплатить эти деньги? И где он их раздобыл? Этого я пока не знаю. Но было так. Он заплатил.
25 января 1928 года Жан Гальмо триумфально, как истый Дон Кихот, вносит основную часть платежа.
Вот точные данные: 22 826 930 франков 40 сантимов.
Какой подарок государству.
Но он порвал все связи. Его больше ничего не держит, больше ничего не связывает с прошлым. Теперь у него за душой нет ничего, кроме Клятвы, — и Клятва влечет его идти вперед, и только вперед!.. Он начнет сызнова, чистый от всех обвинений, абсолютно свободный, восставший в полную и огромную свою силу… Он исполняет миссию…
Да что же он такое задумал?..
Он отбывает, даже не попрощавшись с семьей.
Он уверен в победе.
«Я клянусь бороться до последнего вздоха… Я прошу Господа даровать мне смерть в борьбе за счастье моей родины, бессмертной Гвианы…»
Утром в понедельник 6 августа 1928 года, в шесть часов, по Кайенне вдруг ползет слух, что в больнице Святого Иосифа от яда умер папа Гальмо.
Уже жарко. Утро печально и прекрасно.
Кажется, солнце будет припекать еще злее, чем всегда.
Папа Гальмо!
Не может быть!
Не проходит и пяти минут, как население всего города собирается у больничных врат.
И там, у самых дверей, они видят помощников хозяина, молча стоящих вместе, низко опустив головы.
Невыразимая грусть разливается в толпе, и из нее, точно фермент, начинают вскипать гроздья скорбной ярости.
И тут те, кто сохранил ясный ум и холодное сердце, начинают кое-что припоминать…
Еще в 1924 году, во время выборов, был арестован один каторжник, беспрепятственно слонявшийся по городу, а на каторге выполнявший работу палача. При нем нашли кинжал и круглую сумму денег, и он признался, что ему их дали, чтобы он убил Гальмо… Когда однажды на рассвете пришвартовалось судно «Ойяпок», на котором, как говорили, плавал Гальмо, кто-то выстрелил прямо в сходни и попал в мсье Дарналя, «гальмоиста», чей силуэт был очень похож на силуэт депутата… Друзья Жана Гальмо неоднократно уведомляли прокуратуру о том, что противники бывшего депутата открыто выражали желание избавиться от того, кто доставил им столько неприятностей… Тут опять заговорили и о том самолете, который кто-то хотел утопить…
Сколько еще всего вспоминается сейчас! «Все «гоберисты» знали, что папа Гальмо скоро умрет, — записывает во время тех событий одна девчушка — ей, двенадцати — или тринадцатилетней, довелось стать их свидетельницей. — Начиная еще с июня 1928 года кое-кто из них писал на Мартинику, что Гальмо умер. В последнем номере их газеты «Прогрэ», вышедшей после отъезда Эжена Гобера (папа сохранил эту газету), они писали, что скоро с этими жалкими депутатишками будет беседовать призрак Гальмо. 6 августа одни из этих господ назаказывали себе пирожков и засахаренных марципанов, другие накупили шампанского. В воскресенье они заявили «гальмоистам»: «В понедельник-то вы наплачетесь, готовим вам подарочек, только это пока секрет…» Еще в пятнииу 3 августа Лама, мэр Иракубо, отправился в Тру-Пузон, Синнамари, Мальанани и Куруон, чтобы известить своих приверженцев, что в понедельник папа Гальмо умрет, отравленный мышьяком. Они пили шампанское и плясали, к большому изумлению «гальмоистов», терзавшихся вопросом, что это вдруг могло повергнуть «гоберистов» в такое веселье… Смысл загадочных слов стал ясен «гальмоистам» утром в понедельник, когда начали приходить телеграммы. Лама принялся палить из ружья, выпил еще шампанского, однако жители Иракубо, приставив ему дуло ружья к горлу, заставили его отправить телеграмму о своей отставке, и многие потом написали жалобы на этого типа, знавшего, кто отравил папу Гальмо…»
Вот о чем думает эта толпа, поддаваясь закипающему бешенству. Поводов у нее предостаточно. Конечно, ей вспоминаются темные слухи о пьяйях, [13] Пьяйя (фр. Piaye). В некоторых изданиях примечание к этому слову дает сам Сандрар, используя текст Луи Шадурна, работавшего секретарем Жана Гальмо. «Пьяйя — оккультная сила, воздействию которой противостоять невозможно; это и любовный напиток, и яд отмщения; незримые козни врага; восковая фигурка, проткнутая иглой; волос, вымоченный в отваре лиан».
насланных на депутата от Гвианы не кем иным, как Илларионом Ларозом, могильщиком Кайенны, и Жаном Клеманом, душой окаянной, ведь оба они злые колдуны. Кто ж не знает, что обе эти «черномазые гниды» — несравненные знатоки ядов, которые варят из лесных трав, и страшно их колдовство… А смазливая Адриенна, служанка папы Гальмо, — она разве не родная племянница Лама, одного из холуев Эжена Гобера, того самого великого колдуна, который заставил мертвецов голосовать и через несколько дней сбежал?..
Читать дальше