Станислав Китайский - Рассказ Рупь делов

— Здорова, — сказал Андрей, глядя, как в печке выплясывал, разгораясь, огонь.

— А Нинка ниче?

— Ниче.

— Ну, и слава богу... Ты выпей стаканчик. В сапогах-то не больно жарко ездить. Хлеб вот у меня черствый. Как привезут из районной пекарни, так хоть во врага им запускай, поди, машины там его стряпают. А из Иркутска хороший хлеб! Оно запаху того нету, что у домашней ковриги, но мягкий, пышный. А самим стряпать — у нас никто не стряпат, муки нету... Ты не слыхал там в городе — правда, нет ли? — директора нашего совхозного будто снимать будут. Говорят, овсы убрать не успели, под снег ушли, так он их как зеленку списал.

— За это не снимут.

— Так все одно по одному, — возразила мать. — Пшеница ишшо, гектаров триста, че ли. Вся Стрелка — сколь там было?

— Двести десять, — сказал Андрей.

— Ну, вот и все прикрыто. Снимут должно...

— Ну и пусть снимают, тебе-то какая печаль? Мало ли поснимали их? — с непонятной злостью ответил Андрей.

— Не, этот ниче мужик. Вон пенсии мне прибавил. Двадцать о полтиной теперь получаю. На хлеб, на сахар хватает.

— Он тут ни при чем. Это государство прибавило. А ему до фонаря.

— Да я так, к слову. О чем нам тут ишшо говореть? Ниче мы боле не знам... На Седьмо ждала, ждала вас, а вы не приехали. Конфетов внучке купила, пряничков взяла. Так Валькины мальчонки по три раза на дню прибегали — хулиганы, не приведи господи! — все вытаскали. Кого теперь ей пошлю?.. Соскучилась я за ей. Хоть бери да к вам в город езжай.

— Ну и приехала бы. Чего не приехать? — сказал Андрей, поворачивая к матери настороженное лицо.

— И то... Только куды поедешь?

Это было сказано так, что становилось понятно: с невесткой ей не жить, и он, Андрей, ломоть отрезанный. Она поняла, что не надо было его вот так сразу огорчать, и добавила:

— Дом не на кого оставить. Корова, курицы... Да я и раньше, бывало, съезжу на базар, так после этого города три дня больна. Как вы там живете — не знаю. Народищу кругом, машины эти смердят, все бегом, бегом. Я вон выйду на огород, гляну на бор, и сердце успокоится. Никуда мне боле не надо... А ты бы мог внучку-то привезти. Вдругорядь непременно привези.

Мать бегала от печки к столу, налаживала ужин и не видела, кивнул Андрей на ее слова или просто так просидел. Когда она, вытирая о цветастый передник длинные узловатые пальцы, взглянула на него, он прикуривал папиросу. Стаканчик перед ним стоял полный и еда не тронута.

«Насупился, — ласково проворчала Андреевна про себя. — Вылитый отец! Тот тоже никогда в рюмке радости не искал. Уважала его деревня. И этого могла бы зауважать...»

— Наших кого видел? — спросила она.

— Видел, — ответил он после глубокой затяжки. — Многих видел... Не знаешь, избу никто не собирается продавать?

«Это что же, — торопилась сообразить Андревна, — к чему это он? Ежели покупать, так это ни к чему — вон какая избища, а если продавать — так как же это?»

— Не слыхала, — сказала она, — не слыхала. А купить спрашивают. Пенсионеры больше, которые с севера. Там они молодыми поспевают. И сюда. Деревня-то — Кавказов не надо! Самое человеческое место. И город опять же рядышком! рупь — и там, рупь — и здесь...

Она еще говорила какие-то слова, но и сама их не слышала, а в голове крутилась и виделась летняя дорога по желтым взгоркам — если в город, то сизая, тревожная, а если сюда, то солнышко, солнышко и живые хлеба...