Дэвид Лоуренс: Счастливые привидения

Миссис Бодуин не находила покоя. Как Вирджиния? Как она сегодня? Какой у нее выдался день? Эти мысли плыли в направлении спальни, где Вирджиния лежала, распластавшись, на кровати. Однако мать сдерживала свое любопытство до обеда. И вот в столовую входила Вирджиния: с черными кругами под глазами, худая, вся на нервах, молодая женщина с клеймом «служащей». То есть плохо одетая, невесело шутящая, с дурным пищеварением, ничем не интересующаяся, измученная работой. Оскорбленная видом своей дочери, миссис Бодуин тем не менее героически болтала обо всякой чепухе, во всем своем великолепии сидя во главе тщательно сервированного, чтобы порадовать Вирджинию, стола. А Вирджинии было все равно что есть.

Миссис Бодуин готовилась к вечеру, вкладывая в это всю душу. Вирджиния же предпочитала лежать на кушетке, включив громкоговоритель. Или слушала какую-нибудь пластинку со смешной историей, крутившуюся на граммофоне, потом слушала ее опять, с удовольствием, и опять, и так шесть раз — шесть раз подряд с удовольствием слушала почти не смешную пластинку, которую миссис Бодуин уже знала наизусть.

— Послушай, Вирджиния, я могу пересказать тебе эту пластинку, если хочешь, и тебе не надо будет даже вставать, чтобы заново ставить ее.

Помолчав, словно она не слышала слов матери, Вирджиния отвечала:

— Ты сможешь, мама.

В этом коротком ответе было столько презрения ко всему, чем Рейчел Бодуин удивляла или могла бы удивить, столько презрения к ее энергичности, к ее жизненной силе, к ее уму, телу, самому ее существованию, что она сжималась в ужасе. Казалось, устами дочери с ядовитой злобой говорит призрак Роберта Бодуина. А Вирджиния ставила пластинку в седьмой раз.

На второй год, который был чудовищным, миссис Бодуин признала, что проиграла. Она стала конченым человеком, которому больше незачем жить. Молот ее жуткого женского остроумия, который опускался на головы многих людей, в сущности, всех людей, которые приближались к ней, теперь повернулся в другую сторону и ударил ее самоё. Ведь ее дочь была ее вторым «я», ее alter ego . Тайна, смысл, сила миссис Бодуин всегда заключались в этом молоте, в молоте ее нескончаемого остроумия, который всех бил наотмашь. В этом была ее страсть, сладострастие — бить всё и вся остроумием. Это воодушевляло — это было для нее своеобразной миссией. И она рассчитывала передать молот Вирджинии, своей умной, неосновательной, но все еще деятельной дочери. Вирджиния была продолжением Рейчел. Вирджиния была alter ego Рейчел, ее вторым «я».

Увы, это не совсем так. У Вирджинии был еще и отец. И он, тот, кого миссис Бодуин совершенно игнорировала, постепенно проник к ней в дом — как своего рода отдача при ударе молота. Вирджиния была дочерью своего отца. Что могло быть неуместнее, ужаснее, противоестественнее в естественном порядке вещей? Ведь Роберта Бодуина заслуженно сокрушил молот Рейчел. Что могло быть ужаснее, чем его воскрешение в дочери миссис Бодуин, в ее alter ego , в ее Вирджинии, которая понемногу начинала постукивать молоточком злорадства, так сказать, камень из пращи Давида против боевого топора Голиафа?

Однако камешек-то был убийственным. Миссис Бодуин чувствовала, как он пробивает ей лоб, виски, и понимала, что все пропало. Молот выпал из ее обессилевшей руки.

Теперь мать и дочь обычно проводили время вдвоем. Вирджиния слишком уставала, чтобы по вечерам принимать гостей, поэтому включала громкоговоритель или граммофон, и они молча тянули время. Обеим опротивела их квартира. Вирджинии казалось, что мать со своими издевательствами переступила последнюю черту. Ее бесило все: обюссонский ковер, проклятые венецианские зеркала, крупные, чересчур уж совершенные цветы. То же самое она испытывала по отношению к изысканным блюдам и тосковала по ресторанчику в Сохо и двум своим убогим, неухоженным комнаткам в отеле. Она возненавидела новую квартиру, возненавидела всю свою новую жизнь. Однако сил на то, чтобы что-то переменить, ей не хватало. После того, как Вирджиния приползала с работы, она лежала абсолютно выдохшаяся.

В конечном счете, миссис Бодуин не выдержала. Постоянная усталость дочери, именно этот камешек разбил ее височную кость: «Я не хочу присутствовать на похоронах дочери и принимать соболезнования ее коллег. Я должна предотвратить это издевательство. Да! Если Вирджинии нравится быть начальницей на службе, то она и дома должна быть сама себе хозяйка. Пора оставить ее одну».