Дэвид Лоуренс - Дочь леди Чаттерли

— Она совсем плохая? — спросил Меллорс.

— Возможно, у нее начинаются роды. Правда, это маловероятно, но лучше вызвать доктора. Позовите Уиттерса, чтоб помог отнести ее в дом, а я уложу ее в постель.

Конни бросилась к телефону звонить доктору Коулу, который жил в двух милях от фермы. Меллорс побежал за своим старшим пастухом. К счастью, он оказался дома, хоть и было воскресенье.

Через несколько минут Глория уже лежала на кровати в комнате для гостей. Клэр протерла ей лицо, переодела в одну из широченных ночных рубашек миссис Меллорс и теперь спокойно и без суеты хлопотала над ней, пытаясь привести в чувство.

Наконец Глория пришла в себя. По ее бледным щекам текли слезы.

— Прости меня, — хрипло прошептала она. — Что, уже началось? Я что, скоро рожу?

— У вас где-нибудь болит?

— Нет, нигде. Но мне ужасно. Мне стало нехорошо, когда я шла по полю рядом с папой.

Клэр так и резануло это «папа». И все равно она очень жалела Глорию — раздевая ее, она просто ужаснулась ее болезненной худобе. Руки и ноги словно спички, лодыжки отекли и распухли. У Глории оказалась очень белая и тонкая кожа, что, очевидно, было характерно для всех Меллорсов. Сейчас, когда на ее лице не осталось никакого грима, оно было по-своему хорошеньким и даже милым, если бы не этот отпечаток нужды и порока, который успела наложить на него жизнь.

— Ты такая добренькая, такая добренькая… — Глория глядела на свою младшую сестру полными слез глазами. — Никогда не забуду, что ты для меня сделала.

— То же самое сделала бы любая сестра милосердия, — холодно возразила Клэр. Нет, она и самой себе ни за что не признается, что ее сердце болезненно сжалось, когда она уловила это явное сходство Глории с отцом.

Она сидела возле ее постели, пока не пришел доктор Коул. Оказывается, Меллорс поднял его прямо с постели, прервав сладкий послеполуденный сон старика. Теперь, когда Клэр знала, что Глория больше не нуждается в ней и до родов еще далеко — обморок случился от слабости, — она засобиралась на автобус.

Отец, прищурившись, посмотрел на дочку и сказал:

— Я все понимаю, Клэр. Я очень виноват перед тобой. Прости меня, девонька.

— Ладно, будем считать, что все в порядке, — пробормотала она. — Только Бога ради объясни матери, что я никогда не буду считать эту женщину своей сестрой, испытывать к ней какие бы то ни было родственные чувства и так далее. Да, я постараюсь быть к ней добрей и снисходительней, но полюбить ее не смогу никогда.

— Я все понял, девонька, — просто сказал Меллорс.

Конни была очень огорчена внезапным отъездом дочери и вызвалась проводить ее к автобусу.

— У тебя такое доброе сердечко, моя родная. И ты очень хорошая сестра милосердия. Доктор Коул считает, что ты очень помогла Глории. Если бы ты была хоть немного терпимей…

— Тебе еще не надоело об этом? — в сердцах воскликнула Клэр. — Ты что, думала, я встречу Глорию с распростертыми объятьями? Да если хочешь знать, я считаю ее средоточием всех пороков и мерзости.

— О, ты безнадежна. По-моему, в тебе есть какой-то сдвиг. Подчас мне кажется, будто ты презираешь своего отца, а заодно и меня. Мы всегда так любили тебя, а ты чуралась нашей любви. Еще ребенком ты воздвигла стену между собой и нами.

— Вы сами воздвигли эту стену.

— Но как? Как? Когда ты закончила школу, мы позволили тебе делать все, что захочешь. Мы с отцом всегда были за то, чтобы ты развивалась свободно и никогда тебе ничего не навязывали. Клэр, да мы души в тебе не чаяли. Ведь ты — дитя нашей любви. Чем мы так могли настроить тебя против нас?

Клэр шагала широко и стремительно, и это хоть как-то снимало напряжение. Она ладонью прикрыла глаза от солнечного света, но он был таким резким, нестерпимо резким, что по ее щекам текли слезы. Конни с трудом поспевала за дочерью.

— Появление Глории лишь очередное напоминание о том, что предшествовало моему рождению, — сказала Клэр. — Может, ты и не догадывалась, ма, но твое маленькое дитя любви могло возражать против постоянных напоминаний о той неуемной страсти, в результате которой оно появилось на свет.

— Господи, Клэр, этот разговор не приведет нас ни к чему хорошему! — воскликнула Конни полным отчаяния голосом. — Неужели ты до сих пор не поняла, что между твоим отцом и мной была и есть не страсть, а самая настоящая любовь!

— Я вовсе не против, чтобы вы любили друг друга — это ваше право, и я за вас очень рада. Но меня всегда возмущало, когда вы демонстрировали эту вашу страсть в моем присутствии. Неужели ты считаешь, что мне могло нравиться, как вы расхаживаете по дому в чем мама родила, поклоняясь так называемой естественной красоте, и то и дело бросаете друг на друга похотливые взгляды?