Юрий Бондарев - Бермудский треугольник

– Оставь Канта в покое, – сказал Андрей. – Ты никогда не был силен в философии. Но память на цитаты у тебя гениальная. Нравственные законы, Тимур, будут, черт возьми, до конца мира. Всегда. До Страшного суда. До исчезновения человечества, если хочешь услышать громкие слова.

– В головку лезет другое, Андрюша, – возразил Спирин не в меру благодушно, разлил коньяк и стал ласкать пальцами горлышко бутылки. – Жить приходится по новой формуле, хочешь или не хочешь. Знаешь, какая формула? Жизнь – тюрьма, а мы все свободные заключенные в одной камере, и все приговорены к высшей мере. Или: я люблю Россию, но Россия не любит меня. То есть мы обречены на казнь. И палач, знаешь, кто? Наш сосед по дому, случайный прохожий, киллер – бухой сопливый пацан или идиот, которому нужно испробовать острие ножа. Или ты его, или он тебя. Как это говорилось при социализме – человек человеку друг и брат. Хреновина! Человек человеку – волк, нож в спину или пуля. Такова новая жизнь, Андрей. Высоколобый… разумный Кант не знал, что такое дикий капитализм после термидора в России. Все его поднебесные теории, все душепоклонство превратились в пыль. И не только у нас. На всем шарике.

– Что-то мне не хочется спорить сейчас, хотя ты наговорил «монблан» чепухи, – сказал Андрей и потер висок. – Голова не проходит. И все-таки, Тимур, без кантовского императива все превращается в слякоть, в дерьмо!

– Тогда дернем, чтобы не стать слякотью и дерьмом! Мне коньячок помогает, как глубокий массаж. Как обещающий взгляд игривой женщинки. Как спасательный круг, когда в дерьме по ноздри…

– Ты – оптимист.

– О, вне всякого сомнения! Твое здоровье! – воскликнул Спирин и с видимым вожделением выпил коньяк. – О, разумеется, я эпикуреец, я оптимист! Я гедонист! И еще Бог знает кто! Утром встаю в состоянии, которое определяется так: «черт знает что!» Вечером оно переходит в другое состояние: «черт знает, что такое!» Считай меня пессимистом с качеством надежды. Согласен? Спросишь – надежды на что? На то, что кто-нибудь когда-нибудь ухлопает меня безболезненно! И не изуродует… И не вырвет щипцами глаза…

И он вдруг зажмурился, выдавливая влагу на веках, страшно оскалил плотные зубы и, перекосив лицо, выговорил с выхрипами, с кашлем:

– Вчера. Хоронили… Хорошего парня. Ему мстили и убили ночью дома… Одного… в постели. Ему так зверски искромсали, изуродовали лицо, что в гробу лежал забинтованный, как мумия, – смотреть было невозможно. Ножами просто перекроили лицо. А был рыцарь без страха и упрека. Старший лейтенант. Поэтому хоп и хоп… – Он, видимо, старался вернуть себе обычную уверенность, но попытка вышла почти мученической. – Поэтому, Андрюша, полгода назад ушла от меня жена с дочерью, маленькой Наташей… А я, как пень, остался один. Брошенный герой с пистолетом под мышкой. Вот и тянусь к тебе, потому что ты еще наполовину идеалист… и – ха-ха – не забыл Канта. Смешновато?

– Очень. Умираю от смеха, – сказал Андрей, не зная, что ответить Спирину, неразрушимому и слабому сейчас в этих, должно быть, пьяных слезах.

Спирин смахнул под веками крупные капли, жестковато сказал:

– Твоя ирония мне – к дьявольской бабушке! Даже во имя студенческого братства! Андрей спросил сочувственно:

– Где ты сейчас работаешь, Тимур? Чувствую, что говорить тебе об этом не хочется. Так?

– Где я работаю, Андрей, тебе заглядывать туда не советую. Смертельно. Если не хуже. Там жить надо без Канта. Иначе утром соседи найдут твою голову в помойке. Что не пьешь? Я выпил до капли. И выпью еще.

Он перевернул фужер вверх дном, потряс над столом, древним манером показывая, что выпил все, после чего до краев наполнил свой фужер, лениво сказал заплетающимся языком:

– С некоторых пор «Мартель» потерял крепость. Воду стали добавлять для России французики? С твоего разрешения…

Он притронулся фужером к фужеру Андрея, проглотил коньяк большими глотками, тяжело встал, качнувшись, затем с азартно сомкнутым ртом размахнулся и разбил фужер об пол, произнес громко:

– На счастье! Бог поможет – будем! Еще прорвемся! – И тише прибавил: – Извини за шум в твоей квартире. После Кабула и Грозного иногда пошаливают и веселят нервишки. – Он обнял Андрея, чувствительно ткнулся губами ему в щеку, похлопал по лопаткам. – Будь здоров! Хоп? Кровь из носа, демидовские картины раскопаем! А насчет твоей милиции – узнаю. А ты ходи и оглядывайся, помни: осмотрительность – часть везения. Я тебя люблю, ты знаешь, старик! А в общем – ты счастливый человек, и это тоже помни, – заговорил он, нежнея голосом, и глаза его стали маслянистыми, со слезой. – Талантлив, внук знаменитого Демидова. Живешь в огромной квартире, как во дворце. Сколько у тебя метров? Метров сто двадцать? Живешь, как паша! И сам не урод. Тебе всякий позавидует. Всякий. Только не торопись жениться… А то эта… не того. Совсем… не красавица. Выбрал какую-то наркоманку. Что ты в ней нашел? Кожа да кости, соломинка для коктейля…