Фридрих Шиллер - Духовидец ( Из воспоминаний графа фон О***)

Она стала его любовницей, счастливая, трепещущая от малейшего его желания. Ни о чем не спрашивая, ничего не требуя, предалась головокружительному опьянению. Эта идиллия продолжалась шесть дней. Последней ночью он объявил об отъезде. И тут она, наконец, уразумела происходящее: бросилась на колени, в слезах умоляла жениться на ней, убеждала, что ей безразлично его звание и состояние, — только пусть примет ее религию. Фламандец слушал терпеливо, потом засмеялся. Откуда ей известно, католик он или нет? В любом случае, девичьих капризов ради он не собирается менять религию. Да и вообще о браке не может быть и речи. Пусть живет с ним, если хочет, с благословения церкви или без оного. Княжна Элизабет умножила мольбы и слезы — безуспешно. На прощание он сказал: «Где я присутствую, владеет только одна воля — моя. Хочешь быть со мной — покорись». С этими словами ушел, Элизабет его больше не видела. Однако на другой день получила письмо такого содержания: «Уезжаю во Францию, потом в Испанию. Вернусь через полтора года и дам о себе знать. Если сможешь жить согласно моим требованиям, заберу тебя с собой».

Элизабет поведала обо всем духовнику. Она была в исступлении — происшествие в Дармштадте, понятно, не успокоило взбаламученной души. Зловещее влияние фламандца и в разлуке не утратило силы.

Священник склонял ее к браку с нашим наследным принцем не только во благо церкви, но и ради умиротворения духовной дочери. Она его не любит, — пусть: брак с нелюбимым мужчиной послужит покаянием за плотские прегрешения. Истерзанная противоречивыми стремлениями, не имея ни единого советчика, кроме фанатичного исповедника, она, в конце концов, дала согласие.

Духовник, не теряя времени, открыл замысел тетке княжны и тотчас поехал с духовной дочерью и преданной служанкой в городок, расположенный по соседству с резиденцией наследного принца. Там он подкупил лакея — его потом рассчитал мой кузен — и начал игру, которая увенчалась быстрым успехом. После бракосочетания духовник вернулся во Францию, но каждые два месяца не забывал навещать Элизабет.

По словам придворных, брачная жизнь, по крайней мере, для наследного принца отнюдь не была несчастливой. Слепой и глухой от страсти, принимал он милостыню, брошенную супругой, за великий дар. Наследной принцессе стоило, надо полагать, немыслимых усилий выполнить принятые обязательства. Она с нечеловеческим напряжением преодолевала телесное отвращение и это ей, видимо, удавалось, поскольку принц не замечал ничего или почти ничего. Когда терпение истощалось, она отговаривалась женскими недомоганиями — сначала вымышленными, потом действительными. Беременность встретила с чувствами весьма разными. Ей претила мысль носить под сердцем ребенка от столь ненавистного мужа, а, с другой стороны, это давало возможность, подкрепленную советом знающего врача, уклониться от выполнения супружеского долга. Посему беременность благостно отразилась на семейных отношениях — принцесса, похоже, примирилась со своей судьбой. Избавленная от необходимости терпеть слишком интимные ласки, она с легким сердцем расточала мимолетные поцелуи. Прошло около года. Когда родился ребенок, мой кузен сдержал слово — его крестил духовник принцессы.

С помощью врача Элизабет вновь отыскала доводы против продолжения супружеской жизни. Относилась к мужу дружески, даже сердечно, — неприязнь целиком перешла на ребенка: она отдала его на попечение женской прислуги, и, казалось, забыла о материнских обязанностях.

И тут грянул гром с ясного неба. Однажды вечером, когда в музыкальной комнате Элизабет вела рассеянную беседу с одним из придворных, слуга передал ей письмо. Она распечатала, взглянула, переменилась в лице, руки бессильно опустились, письмо скользнуло на пол — камер-юнкер поднял его. Ни слова не говоря, поспешила из комнаты.

Больше ее не видели. Самые тщательные поиски не дали результата. В письме, которое потом попало к прокуратору — два коротких предложения: «Я вернулся. Жду в парке».

Остальное вы знаете, барон. Моего кузена герцог к тому времени простил, он вернулся ко двору и зажил тихо и замкнуто. Коварная болезнь, которая подтачивала его незаметно, вспыхнула вдруг во всем своем ужасе, — смерть, конечно, явилась избавлением.

И после смерти тайна раскрылась. Герцог признал юного принца легитимным наследником, более того, разом перечеркнул благочестивые упования духовника, ибо ребенка окрестили заново по лютеранскому обряду и приказали воспитывать в лютеранской ортодоксии, дабы стереть католическую скверну. И гнусной, противоестественной матери, сбежавшей с авантюристом, даже если б она захотела, не удалось бы изменить положение вещей.