Томас Вулф - Паутина и скала

Herr Geheimrat велел своему ассистенту сбрить волосы вокруг ран, что и было сделано. Поэтому Джордж остался с гривой густых волос и нелепой, величиной с блюдце лысиной сбоку черепа.

Сперва, когда жестокие пальцы Беккера зондировали, нажимали, обтирали, Джорджу казалось, что под густыми волосами на затылке есть еще ранка, которой доктор не заметил. Но репутация этого человека была столь высока, манеры так властны, а речь, когда Джордж заикнулся об этом, до того груба и презрительна, что Джордж прикусил язык, уступив его авторитету и знакомому нам всем желанию попытаться избежать проблем, отмахнувшись от них.

На Ярмарке он не подвергался никакой опасности. Страхи его были призраками мрачного воображения, теперь ему это было понятно. Кровотечение у него было обильным, крови потерял он много, но раны уже заживали. Волосы со временем должны были отрасти, закрыть шрамы на выбритой части черепа, и единственным заметным последствием травм могли остаться только легкая кривизна перебитого носа и шрамик от ножа на его мясистом кончике.

Поэтому ночами теперь ему оставалось только лежать, ждать и глядеть в потолок.

В палате были четыре белые стены, койка, тумбочка, лампа, туалетный столик и стул. Стены были высокими, квадратными, потолок тоже был белым, словно пробел времени и памяти, и все блистало чистотой. Ночами, когда светила только лампа возле койки, высокие белые стены и потолок лишались своей яркости, их заливала, тускнила тень темного абажура. И это гармонировало с ожиданием и шумом дождя.

Над дверью висело распятие с мучительно скрюченными пальцами, косо приколоченными ступнями, искривленными бедрами, выступающими ребрами, изможденным лицом и смиренным страданием Христа. Это изображение, столь жестокое в сочувствии, столь изможденное, искривленное, смиренное в этом парадоксе сурового милосердия, этот роковой образец страдания был до того чужд Пайн-Року, Джойнерам, баптизму, всем знакомым ему распятиям, что наполнял Джорджа чувством непривычности и смущенного благоговения.

Потом в этой вечности унылого ожидания наступил беспокойный перерыв. Джордж ворочался на жестких простынях, взбивал подушку, раздраженно поправлял одеяло, клял неудобство покатого матраца, из-за которого верхняя часть его тела постоянно находилась в приподнятом положении. Провел пальцами по бинтам на выбритой части головы, ощутил бугорки струпьев и, бранясь, сунул руку под повязку, туда, где оставались волосы, к дергающей боли той раны, которую не обнаружили; и внезапно вскипев слепой, безрассудной яростью, поднялся, решительно подошел к двери и громко закричал в тишину сонного коридора:

— Иоганн!.. Иоганн! Иоганн!

Тот появился и пошел к пациенту по ковровой дорожке окрашенного в зеленый цвет коридора, сильно прихрамывая. Хромота его тоже привела Джорджа в ярость, потому что Беккер хромал на ту же ногу; на войне Иоганн был денщиком Беккера, оба получили ранения и оба хромали одинаково. «Они все хромают?» — подумал Джордж, и эта мысль привела его в бешенство.

— Иоганн.

Тот подошел, хромая. Лицо его, широкое, полное, толстоносое, неприглядное, было исполнено протеста, увещевания и недоуменного беспокойства.

— Was ist? [37] Что такое? (нем.)

— Verbindung. [38] Повязка (нем.).

— Ах! — Он посмотрел и укоризненно сказал: — Вы ее сдвигали!

— Но я verletrt [39] Ранен (нем.). еще в одном месте! Посмотрите! Скажите Беккеру, что он не заметил одной раны!

И приставил к ней палец, указывая.

Иоганн пощупал; потом рассмеялся и покачал головой:

— Nein, это всего-навсего Verbindung!

— Говорю вам, я verletrt! — выкрикнул Джордж.

Торопливо простучав каблуками по зеленому ночному коридору, вошла ночная Мать Настоятельница, ее открытое лицо утопало между огромными накрахмаленными крыльями шляпки.

— Was ist?

Джордж, немного смягчась, указал:

— Здесь.

— Там ничего нет, — сказал ей Иоганн. — Его беспокоит повязка, а он думает, что там рана.

Монахиня коснулась легкими пальцами указанного места.

— Рана, — сказала она.

— Nein! — воскликнул изумленный Иоганн. — Но Herr Geheimrat говорил…

— Там рана, — сказала монахиня.

О, как приятно это подтверждение, словно предвестие близкой победы — знать, что этот доктор-мясник один раз ошибся! Этот хам с презрительной речью, этот грубиян с кабаньей шеей и пальцами мясника — ошибся! — ошибся! Ей-богу! — раны, шрамы, повязки — для него все едино! Хромой мясник с жестокими пальцами один раз в своей треклятой мясницкой жизни — ошибся!