Жан Жионо - Гусар на крыше

«Когда ты один, ты никуда не годишься, — говорил он себе. — Раз ты не мог найти тропинку, надо было ехать напрямик через поля, найти в конце концов этого умирающего каторжника и доставить его на дозорный пункт, где бы ему оказали помощь. Или уж по крайней мере окончательно убедиться, что он мертв. Только тогда ты имел право уехать, не раньше. Или грош тебе цена». Он даже говорил себе: «Ты утверждаешь, что это было трудно, — ничуть. Нужно было всего лишь ехать на свет костра, к тому месту, где ты встретил этого напуганного человека, который, несмотря на страх, все-таки выполнял свой долг; да и не тебе его судить, тебе ведь еще не доводилось оставаться одному ночью у костра, где горит восемьдесят трупов; может, ты был бы еще хуже».

Он был совершенно искренен и забыл о той ночи и о том дне, когда он пытался сделать все возможное, чтобы спасти ребенка и бедного «маленького француза», и о бдении около двух трупов, когда он вел себя в высшей степени достойно.

Как только в кустах снова послышался легкий шорох, Анджело остановился и громко спросил: «Есть тут кто-нибудь?» Ответа не последовало, но мягкий ковер из сосновых иголок скрипнул под чьими-то шагами. «Могу я здесь быть кому-нибудь полезен?» — повторил Анджело спокойным голосом, звучавшим небесной музыкой для попавших в беду людей. Шум шагов стих, и через некоторое время женский голос ответил: «Да, сударь».

Анджело тотчас же зажег огниво, и из леса вышла женщина. Она держала за руки двоих детей. Она приблизилась, щуря глаза, потому что Анджело машинально светил ей прямо в лицо. Она была молода и так неожиданно элегантно одета, что показалась почти нереальной среди стволов сосен, освещенных огнивом Анджело. Дети выглядели не менее фантастично: мальчик одиннадцати-двенадцати лет в костюме итонца и каскетке с кисточкой и девочка, примерно того же возраста, в белых батистовых панталончиках, выглядывавших из-под платья и спускавшихся густыми кружевными оборками на ее лаковые туфельки.

Молодая женщина объяснила, что она гувернантка обоих детей, что они прибыли всего лишь шесть дней назад из Парижа в замок Обиньоск, на неделю опередив госпожу и господина де Шамбон, которые выехали поездом в Авиньон, где, вероятно, и находятся сейчас у своей родственницы баронессы Монтанари-Ревест, не имея возможности добраться до замка Обиньоск, потому что все дороги перекрыты. Она сказала, что холера свирепствует в Комта и что никого не пропускают. Сначала она хотела остаться с детьми в Обиньоске. Но эпидемия в два дня опустошила эту крохотную деревушку: там не осталось в живых и десяти человек. Тогда она с детьми уехала, надеясь через Экс-ан-Прованс, где, как говорили, было относительно спокойно, добраться до Авиньона. Из-за отсутствия какого бы то ни было транспорта («Мы приехали дилижансом, а его не пропускают») она решила добраться до Шато-Арну (лесом это не больше одного лье), там нанять кабриолет и спуститься в долину Дюранс. Но когда вчера около шести часов вечера они прибыли в Шато-Арну, то наткнулись на заставы и вынуждены были скрыться в лесу. Здесь есть еще человек двадцать из разных мест, которые также пытаются добраться до Экса. Среди них есть один господин из Лиона, прибывший из Систерона, где он продавал стальные кастрюли различным скобяным лавкам. Он очень ее выручил, дав две плитки шоколада и бутылочку мятной воды. Это очень остроумный человек, решительный и благоразумный. Вместе с этим господином и еще двумя дамами они попытались обойти стороной Шато-Арну. Но когда они добрались до холмов, торговец кастрюлями заболел, а обе дамы бежали, как безумные, но ей удалось благодаря мальчику, который хорошо ориентируется в лесу, выбраться на проезжую дорогу, где они и сидели в ожидании рассвета. Услышав цокот копыт, они решили, что это патруль из Шато-Арну, где их грозили запереть в карантине, и, когда Анджело подъехал, они бросились в лес, чтобы там скрыться.

Анджело задал им кучу вопросов, желая узнать, где находятся заставы и какие дороги они перекрывают. Он был возмущен жестокостью людей, загонявших в леса женщин и детей. При слове «карантин» он навострил уши. «Это мне совсем не нравится, — подумал он. — У меня нет ни малейшего желания быть запертым в каком-нибудь вонючем стойле. Берегись! Страх ломает человека и безжалостно убивает его. Фокус с каторжником на баррикаде из бочек тут не пройдет. Как жаль, что у меня в пистолетах только два патрона, а главное, что у меня нет сабли; я бы им показал, что великодушие — это нечто пострашнее, чем холера».