Ричард Олдингтон - Повержена во прах

Такие вот черные мысли преследовали меня после того, как Борис восстановил спокойствие в моем доме, уведя Констанс ужинать, а потом в ночной клуб. Возможно, я был слишком зол и, разумеется, сгущал краски. Но зачем так глупо играть жизнью? Зачем лгать, будто печальные воспоминания лишили ее покоя, когда вся ее жизнь восставала против этого и красноречиво убеждала в том, что она неспособна на такие сильные чувства. Зачем хвастаться самоубийством Рене, подобно низкопробному журналисту, падкому на сенсацию? Я не очень жалел Рене. Кто стал бы на моем месте притворяться, будто его огорчает смерть никчемного, но самоуверенного паразита? А все же, если бы Констанс оставила его в покое, он мог бы, как червяк, жить потихоньку в свое удовольствие. Кто станет специально сворачивать с дороги, чтобы раздавить червяка? Еще меньше жалел я Бориса. Его странная, бессмысленная славянская чувствительность делала его идеальной жертвой; воображаю, какие нелепые и бурные сцены устраивали они друг другу! Констанс, вероятно, была в восторге от этого, полагая, что наконец-то она участвует в чеховской пьесе, которая разыгрывается не на сцене, а в жизни. Мне оставалось только надеяться, что в Борисе было кое-что от русского барина и он хоть изредка бил ее. Могу себе представить, какое впечатление это на нее производило и как жестоко она ему мстила!

Интересно, какая Немезида покарает эту Гибриду? [12] Гибрида — в греческой мифологии олицетворение высокомерия и гордыни.

Мои размышления прервал новый звонок. Решив, что Констанс что-нибудь у меня забыла, я быстро оглядел комнату. Она имела обыкновение терять всякие золотые безделушки, но сейчас я не нашел ничего, даже пуховки. Неужели они вернулись, чтобы превратить мою квартиру в поле боя, разыграть передо мной еще одну сцену из «Идиота»? Притворяться, что меня нет дома, когда во всех окнах свет, не имело смысла. С величайшей неохотой я открыл дверь и увидел Мортона.

— Привет! Как поживаете? — сказал он. — Заняты? Если да, я уйду.

— Нет. Заходите. Я очень рад вас видеть.

Мортон намного старше и гораздо терпимее к людям, чем я, — видимо, он умнее или, во всяком случае, опытнее меня. Так или иначе, но он достиг того возраста или состояния, в котором дух всегда безмятежен. Его ничто уже не волнует и не раздражает, как меня, — вероятно, потому, что он давно отказался от всякой надежды что-либо изменить.

Наливая ему вина, я нечаянно разбил стакан и выругался с излишней горячностью. Он сочувственно посмотрел на меня сквозь очки.

— Что-нибудь неладно?

— У меня-то все в порядке. Но полчаса назад здесь была Констанс и…

— А-а!

— Я уж решил было, что она бросила Бориса. Но тут он сам заявился сюда — очевидно, так они условились — и увел ее… А тут еще Рене покончил с собой.

— Жаль. У меня были кое-какие виды на этого юношу.

Я с удивлением взглянул на Мортона.

— На этого подонка? Я всегда считал его жалким ничтожеством. Ведь я сам видел, как он клянчил у Констанс деньги.

— Он был очень беден, а она, вероятно, казалась ему сказочно богатой. И очень расточительной. Того, что она просаживала за вечер, ему хватило бы на полмесяца. Но ради нее он ничего бы не пожалел. Он был молод, и чувству его нельзя отказать в искренности. Что, Констанс сильно расстроена?

— Не знаю, — сказал я, не скрывая раздражения. — Мне кажется, она разыгрывает какую-то роль, и это заставляет меня сомневаться в ее искренности. Сознаюсь, я не понимаю Констанс. Хотел бы я ее понять! Меня не интересует скандальная хроника ее жизни: пусть другие занимаются сплетнями. Мне кажется, порок — самое скучное, что только есть на свете. Он одинаково свойствен людям всех эпох, и неизбежная награда за него — содомское яблоко [13] Содомское яблоко — красивый плод, при прикосновении превращавшийся в дым и пепел (библ.). и отвращение. Вполне естественно, но едва ли разумно было бы крикнуть: «Фу, срам какой! И не говори об этом!» [14] В. Шекспир, «Виндзорские насмешницы» (IV, 1). Но мне гораздо интереснее понять, как она дошла до такой жизни. Вот вы, например, чем это объясните?

Мортон вынул из круглого ящика для сигар, стоявшего на столе, длинную «панателлу» и не спеша закурил.

— А случай любопытный, правда? — заметил он. — К таким неустойчивым и противоречивым натурам не подойдешь с обычной меркой. Да и вообще, разве можно по-настоящему «объяснить» чей-нибудь характер? Можно описать его, как это делает биолог. Но не более того, иначе наша оценка будет основана на предвзятом представлении о том, каким должен быть человек. Фрейдист даст вам одно толкование, набожный католик — другое, светский жуир — третье. Вам не придется долго думать над тем, что скажет каждый из них: объяснения их будут безнадежно противоречивы. На них нельзя положиться. Ну, а сами вы что об этом думаете?