Ханс Фаллада - Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды...

Вот только этот приют… Уж очень нахально смеялся ему в лицо инспектор. Правда, потом он все-таки получил в кассе все причитающиеся ему деньги, так что, если в приюте будет совсем уж невтерпеж, он просто-напросто плюнет на них…

Кто-то скребется в дверь. Куфальт одним прыжком подскакивает к ней.

— Да?

— Эй! Это ты, Вилли?

— Ясное дело я, ты что, ослеп?

— Так ведь тебя теперь не узнать — вон как вырядился! Я — кальфактор из твоей секции. Туалетное мыло у тебя в чемодане?

— Да.

— Оставь его мне, парень. Положи под парашу. Я заберу, как только ты уйдешь.

— Ладно.

— Только точно, Вилли.

— Возьми и погляди в глазок. Вот сейчас, при тебе, выну и…

— Эй, Вилли, у тебя и табачок остался? На воле-то сможешь сразу себе еще купить. Положи и табак туда же.

— Грабители вы, ох, грабители!

— Парень, мне еще три года здесь трубить!

— Ну и что с того? Я оттрубил пять, а Брун, который сегодня освободился, так целых одиннадцать!

— Ой-ой-ой! Брун-то! Так ты еще ничего не знаешь?! Ну, парень, в тюрьме только и разговору что об этом.

— Да в чем дело-то? Что с Бруном?

— Он уже опять тут! Только три часа и побыл на воле — и опять за решеткой.

— Да ты бредишь! Брехня все это!

— Сам кастелян рассказал! Как они вышли отсюда компанией, так компанией пошли и напились. Один Зете уехал на поезде. А кто-то из них знал, где девок найти. Вот они и заявились к ним на дом. А те еще спали и не хотели открывать пьяным. Ну они подняли шум, прибежал хозяин дома и стал их гнать. Тогда они спустили хозяина с лестницы — в его собственном доме! Тот в полицию, а когда вернулся с полицейскими, оказалось, что парни все-таки прорвались к девкам! Ну, когда явилась полиция, те в крик, дескать, ворвались к ним силой, дверь взломали. Что тут скажешь, изголодались ребята, ясное дело! И теперь все, как один, сели на казенный харч. Сегодня к вечеру, сказал кастелян, их переведут в предвариловку.

— Не верю! И никогда в жизни не поверю! С другими вполне могло случиться, понятное дело, но не с Эмилем Бруном! Только не с ним!

— Шухер! Руш!!

Куфальт отскакивает от глазка к окну. И слышит, как за дверью главный изрыгает потоки ругани вслед кальфактору.

«Что ж, все, конечно, возможно! — думает Куфальт. — Эмиль Брун, бедняга! Такие, как он, вечно попадают в передряги. Тише воды ниже травы, никого не задел, не обидел — ни разу за одиннадцать-то лет! Здорово они тебя подкузьмили, зря ты, значит, воле радовался! Стоит теперь получить даже две-три недели, условное освобождение летит к чертям собачьим, и тебе светит начать все сначала».

Вилли Куфальту страшно, он боится, потому что чувствует — с ним может случиться то же самое. Никто не может за себя полностью поручиться, где-то и сорвешься…

«Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды, тому так и придется ее хлебать!»

Отмахнувшись от этих мыслей, Куфальт берет висящую на гвоздике синюю брошюрку с выдержками из Уголовного кодекса. Перевернув всего несколько страничек, он натыкается на такой текст:

«При отбывании установленных приговором сроков заключения тяготы и лишения тюремного режима, равно как и поддержание чистоты и порядка должны содействовать духовному и нравственному возрождению, охране здоровья и работоспособности заключенных. Особые усилия должны быть направлены на воспитание в них способности после освобождения вести честную, сообразующуюся с законами жизнь. Необходимо также всячески щадить и укреплять в них чувство собственного достоинства».

Куфальт захлопывает брошюрку. «Вот оно как! — думает он. — Что ж, тогда все в наилучшем виде. Полный порядок. Все путем. И что только люди думают, сочиняя такую туфту…»

Тринадцать часов пятнадцать минут. Куфальт стоит с часами в руке. Он ждет. Сердце колотится так, что слышно. Из коридора доносится звук шагов; шаги приближаются к его камере и — минуют ее. «Забыли они про меня, что ли, сволочи! Или назло заставляют тут торчать лишние три минуты!»

Звук шагов опять раздается в коридоре, приближается и замирает перед дверью его камеры. Шелестит бумага. Потом в скважину вставляется ключ, щеколда отскакивает, и старший надзиратель Федер со скучающим видом говорит:

— Ну, Куфальт, выкатывайтесь отсюда со своими манатками!

Куфальт выходит и в последний раз оборачивается, чтобы взглянуть на стекляшку. Перед ним, как на ладони, все огромное здание тюрьмы с семью сотнями камер, здесь был его дом много лет подряд, здесь он чувствовал себя дома. Из-за угла выглядывает кальфактор его секции — можно ли уже проскользнуть в его камеру? Куфальт кивает — давай, мол, можно.