Я могу сколько угодно писать имя Шарля Морраса. Меня не упрекнешь в том, что я набросился на побежденного. Все знают, что прием великого писателя в Академию [156] …прием великого писателя в Академию… — Моррас был избран во Французскую академию в 1938 г., официально его туда приняли в 1939 г., но в 1945 г. оттуда исключили.
закончится апофеозом. Еще раз попытаюсь говорить о нем, не опускаясь до низости: я думаю, он не заблуждается относительно предстоящего триумфа. Он прекрасно знает, что сложившееся со времени эфиопской кампании [157] …со времени эфиопской кампании… — Моррас поддержал агрессию фашистской Италии против Эфиопии в 1935 г. и ратовал за сближение Франции с Италией.
единодушие вокруг его имени превозносит его как личность, но при этом является горьким предательством по отношению к его судьбе. Такой человек, как он, не может строить иллюзии по поводу своего значения для людей, которые не читали и никогда не прочтут его книг, а его идеи используют в качестве алиби. Мы охотно могли бы допустить, что эти идеи служили алиби глупцам консерваторам. Но как сентябрьские, так и мартовские события [158] Но как сентябрьские, так и мартовские события… — в сентябре 1938 г. было подписано Мюнхенское соглашение, в котором Франция и Великобритания выражали свое согласие на занятие Германией принадлежащей Чехословакии области Судеты, а в марте 1939 г. Германия захватила всю Чехословакию.
убеждают нас в том, что они служат алиби и трусам. Мы не перенесем этого скандала.
Всеми своими силами, всем своим влиянием, всем своим красноречием, подогреваемым личными антипатиями, прежде столь живучими, сегодня же разложившимися и полными старческого яда, Шарль Моррас попытался ввести в заблуждение совесть моей страны в тот самый момент, когда во всем мире наши друзья ждали от нас если не какого-то бунта чести, то по крайней мере явных признаков угрызения совести. Была ли Франция в состоянии сражаться или нет, я не знаю, и не мне об этом судить. Отмечу, однако, что мнение генералиссимуса об этих днях беды сегодня известно [159] …мнение генералиссимуса об этих днях беды сегодня известно. — Звания генералиссимуса во Франции не существует. Вероятно, Бернанос имеет здесь в виду генерала Гамелена, о котором речь идет ниже.
. Я лишь обвиняю Шарля Морраса в том, что он задал тон так называемой национальной прессе, и утверждаю, что этот тон был отвратителен. Разве самые решительные пацифисты согласятся с тем, что можно предать союзника и не испытывать при этом потребности плюнуть ему в лицо? Такая позиция отвечала желаниям Гитлера. Гитлеру гораздо менее важно занять Прагу, чем превратить в ничто слово, данное Францией. «Видите, — говорил он, — эти негроиды не только отказываются от своего слова, но еще и хвастаются этим, а их молодежь при этом заливается смехом». — «Стану я корячиться ради чехов? Смерть воякам!» Как раз вчера Польша ответила этим господам: чтобы пойти навстречу пожеланиям правительств демократических стран, она заявляет о своем желании получить более существенные гарантии, нежели обоюдные подписи Франции и Англии.
От послевоенного поколения, представителям которого сейчас по тридцать с лишним лет, мы не требуем героизма. Кое-как оно выполняет свою задачу, то есть я хочу сказать, что оно затыкает собой дыру, дыру в истории Франции. Но нельзя требовать от всемилостивого бога, чтобы он отдал все силы изготовлению затычек. Могу я по крайней мере уважать в этом несчастном поколении поколение завтрашнее, которое я не узнаю, но пришествие которого я приветствовал в первой главе «Великого страха». Пусть вы не хотели войны. Я хочу верить, что вступать в войну было нельзя. Вопреки мнению генерала Гамелена [160] Гамелен Морис Гюстав (1872–1958) — генерал, назначенный в 1935 г. на должность начальника Генерального штаба Армии, а в 1938 г. занявший должность начальника Генерального штаба Национальной обороны. В начале войны с сентября 1939 г. по 19 мая 1940 г. командовал объединенными франко-британскими войсками.
я готов согласиться с Шарлем Моррасом, что поспешное производство нескольких сотен самолетов компенсирует для нас потерю Чехословакии, закрепление итальянцев на Балеарских островах и в Испании, поглощение Румынии, завершение строительства линии Зигфрида и потерю нашего престижа. Действительно, когда мы будем связаны по рукам и ногам, нам придется заплатить очень высокую, самую высокую цену — отдать Аяччо и Тунис [161] …отдать Аяччо и Тунис… — после заключения мюнхенских соглашений Муссолини обнаглел и стал требовать, чтобы Франция отдала ему Ниццу, Корсику и Тунис.
— за нейтралитет Муссолини, и тогда национальная пресса наконец-то достигнет своей цели: она наконец-то возвратится в лоно латинского мира. Пусть она там останется и подохнет!
Читать дальше