Элиза Ожешко - Ведьма

— Пускай тебе чорт помогает! Чтоб ты из этого льна выткала саван себе и своим детям!

Она подняла голову, и ее глаза встретились с блестящими глазами Агаты. Она выпрямилась, руки ее опустились вдоль юбки. Она, очевидно, была поражена этими словами.

Еще вчера к ней прибегала Франка с известием о болезни Клементия. Она сейчас же побежала бы к прежним своим хозяевам, чтобы узнать, что там происходит, утешить, может быть, помочь, но она знала, что там дурно говорят о ней и вовсе не желают ее посещений.

Агата пришла сама и начала с проклятий.

Не привыкшая к брани и крикам, несчастная отчаявшаяся женщина с пожелтелым и исхудалым лицом остановилась, как была — в туфлях и большом платке на голове. Она не металась, как это делали другие женщины, но стояла почти без движения и только смотрела на нее строгим взглядом. На Петрусю эта неподвижность, этот взгляд, устремленный на нее, и брошенные ей проклятия произвели такое впечатление, что она даже застонала и отступила шага два назад, как перед привидением.

— Чего вы хотите, тетка? — еле могла она произнести.

Агата закачала головой и повторила несколько раз так, как будто ей нехватало дыхания для более длинной речи:

— Ой, ты, ты, ты!. Ой ты, негодная! — произнесла она наконец. — Сколько лет ты наш хлеб ела, мы ж тебя любили и голубили… За что ты теперь отравила нам сына?.. А?..

Петруся всплеснула руками.

— Я отравила вашего сына?.. Я?

Агата шагнула вперед, — их разделяло теперь только узкое трепало.

Она вытянула шею и впилась в лицо молодой женщины ядовитым сверкающим взглядом. С протяжным шипением выходили из ее уст слова:

— Что ты ему сделала? Скажи, что сделала? Какое зелье давала той девушке, чтобы она напоила его? Не давала, может? А? Скажешь, что не давала? Солги… что тебе мешает, ты ведь и так уже погублена, чорту продана, бога не боишься. Скажи, что не давала!

Румяное от работы лицо Петруси еще более вспыхнуло. Она заломила руки и крикнула: — Ага!

Теперь она поняла, почему в избе Петра приписывали ей болезнь Клементия, и внезапный ужас сжал ей сердце.

А может, это и от того зелья, может, в самом деле заболел он от того зелья? На ее испуганных глазах выступили слезы. Она повернулась к Агате боком и, словно онемевшая, стояла неподвижно, как столб.

— Ага! — закричала тогда Агата, — не побожишься, что не давала! Потому что дала! Уж я по лицу твоему вижу, что дала и что Розалька говорила правду! Но если так, то переделай же то, что сделала! Слышишь? Дай что-нибудь такое, чтобы выгнать отраву из его тела. Если ты ведьма, то ты все знаешь. Если ты можешь сделать худое, то можешь и хорошее… Переделай, что сделала! Слышишь? Переделай!

Протянув обе руки к женщине, обратившейся в статую, она дергала ее за рубаху и плечи, а в ее взгляде вместе с гневом и ненавистью начало появляться выражение тревожной мольбы. То с ненавистью, то умоляя, она повторяла:

— Знаешь… можешь… как сделала, так и переделай…

Петруся рванулась, вырвала из ее рук свою рубаху и, заломивши руки, простонала:

— Что я сделаю?.. Отстаньте вы от меня…

Тогда Агата, хотя и ослабевшая от горя и слез, прыгнула, как серна, и, опустившись перед ней на землю, обняла ее колени.

— Петруся! Милая, зозуленька! Спаси его! Дай ему что-нибудь такое, чтобы та отрава вышла у него из тела… ты же сама ее давала… как сделала, так и переделай… Я тебе за это все дам… что только захочешь… если захочешь, льну дам, и шерсти, и яиц, и полотна, и денег… мы с Петром не пожалеем… только переделай то, что сделала… пусть он останется жив, наш миленький голубок, наша опора на старости лет… Ты знаешь… Ясюк ведь хворый… А этот, наша правая рука… наш лучший работник… Спаси ты его… Знаешь… можешь… как сделала, так и переделай…

Она, сжимала ее колени и стала целовать край ее юбки. Видно было, что для Петруси это материнское горе и отчаянные мольбы были пыткой. Она сама была матерью, а с этой женщиной столько лет когда-то прожила в мире и согласии… Она поднесла руку к голове и стала причитать…

— Ой, боже мой, боже! Что мне делать? Не сделала я и переделать не могу…

Агата сорвалась с колен и спросила шипящим голосом:

— Не сделала? Может, побожишься, что не сделала?

Петруся снова отвернулась от нее и онемела.

В голове ее стало темно, как в осеннюю ночь, и только вихрем кружились там слова:

— И сделала, и не сделала… может быть, это не от того, а может быть, и от того…

Она не могла долго выносить эту муку, отскочила от вновь принявшейся за угрозы женщины и крикнула с гневной жалостью: