Элиза Ожешко - Ведьма

— Хорошо! — повторила она. — Что же делать? Как тут не помогать людям, когда можно? Ну, зайди завтра…

Франка стрелой пустилась к деревне: она спешила в корчму, где уже играли скрипки и где, вероятно, был Клементий.

На другой день, когда было уже темно, она опять возвращалась от кузнечихи. На этот раз она шла медленно, задумавшись, может быть, немного замечтавшись, и поминутно сжимала рукой что-то, спрятанное у нее на груди за рубашкой. Как вдруг у конца тропинки, между густыми кустами репейника, покрывавшего окраину поля, возле росшей за плетнем яблони, кто-то схватил ее за юбку. Она так испугалась, что даже вскрикнула и начала креститься, но вдруг узнала в нагнувшейся над забором женщине Розальку. Проворно перескочивши через низкий плетень, Розалька свистящим шопотом принялась расспрашивать ее:

— А откуда ты идешь, Франка? От кузнечихи? Ты и вчера туда ходила… Не бойся! Я все вижу. А что у кузнечихи слышно? Зелья варит, жабу кормит, с чортом разговаривает? А?

Сначала Франка не хотела отвечать и пошла дальше, но Розалька снова удержала ее за юбку. — Чего удираешь? — говорила она. — Спешишь к дядиным кулакам и дедовой руготне?.. На, садись и ешь. Поговорим.

Она втиснула ей в руку холодный большой зеленый огурец и, вытащив из-за пазухи другой такой же, уселась в небольшой яме среди репейника. Предложенный огурец расположил Франку к женщине, ненавидеть или сердиться на которую у нее не было никакого основания. Напротив, Розалька высказывала ей даже некоторое расположение и, когда ей уж очень досаждали дома, вступалась за нее и однажды жестоко подралась с ее тетками. Впрочем, это было очень просто. Она не имела повода завидовать Франке. Ей было даже немного жаль девушку за ее сиротство. Они обе уселись у кустов репейника и, грызя огурцы, в темноте начали шептаться. Огород, на котором они находились, был пуст, на тропинке не было ни живой души. Розалька все старалась выпытать у девушки, зачем она ходила к кузнечихе. Франка, снова вспомнив о своей горькой судьбе, вторично расчувствовалась и, глубоко вздыхая, начала говорить:

— Ох, какая я несчастная! Другой такой несчастной уж на свете нет! Известно, сирота я и бедная, живу почти что в чужой хате… — И она тем же тоном, каким рассказывала Петрусе про свою жизнь, затянула прежнюю песню.

Розалька с сочувствием качала головой, а затем спросила:

— А чего ж ты ходила к кузнечихе?

Но Франка продолжала свое:

— Бог его знает, любит ли он или не любит, но мне кажется, что все-таки немножко любит. Еще два года тому назад около колодца как даст мне кто-то по шее, так даже в пояснице заломило. Смотрю… Клементий… Я ему водой из ведра прямо в глаза…

И так дальше, до конца. Все то же самое и так же, как и Петрусе. Розалька не противоречила и не прерывала ее; однако минуту спустя опять спросила:

— А чего ж ты ходила к кузнечихе?

Но Франка не высказала еще всего, что засело у нее в голове как ежедневная молитва.

— А в другой раз, — жалобно говорила она, — месяц, и два, и три даже не глянет, а так же затрагивает других девушек…

— Зачем ты ходила к кузнечихе?

— Я верю и не верю, чтобы бог всемогущий дал мне такое великое счастье…

— Зачем ты ходила к кузнечихе?

Несмотря на все желания Розальки вести дело дипломатично, она готова была уже вспыхнуть, но Франка, сама не зная зачем и для чего, поцеловала ей руку и, отирая пальцами слезы, начала:

— Спаси, тетушка, помоги!.. Я всю жизнь буду тебе благодарна…

— Ага! — протяжно проговорила Розалька, и глаза ее блеснули во мраке, как два огонька.

— Так ты к кузнечихе ходила просить совета…

— Да!

— Что ж, дала ли она тебе его?

— Дала… пусть ей господь бог все хорошее даст…

Розалька всем своим гибким телом повисла на шее девушки и шопотом начала осыпать ее быстрыми, настойчивыми и страстными вопросами. Франка с минуту сопротивлялась, стыдливо и испуганно отворачивая от нее свое лицо. Она стыдилась и боялась своей тайны. Но Розалька, обнимая ее одной рукой, другой запихивала ей в рот кусок своего недоеденного огурца и с большой нежностью пригибала ее к земле так, что они почти легли на траву. При этом она ласково называла ее голубкой, кукушечкой, рыбкой.

Франка не привыкла в своей тяжелой сиротской доле к таким нежностям. Ей льстило, что с ней так обходится женщина старше ее и хозяйка зажиточной избы. Она поцеловала Розальке руку, назвала ее теткой и принялась снова жаловаться и плакать. Розалька утешала ее и забрасывала вопросами, а когда они обе, спустя час, поднялись с земли, то черные глаза Степанихи светились радостью и торжеством. Она вытянула из девушки все, что хотела знать, и, неожиданно оставив ее между стоячими репейниками, стрелой помчалась в деревню.