Карлос Фуэнтес - Смерть Артемио Круса

Он посмотрел через плечо — она выходила из спальни, вдевая серьги в уши, поправляя рукой гладкие волосы темно-медового цвета. Он протянул ей приготовленный виски, она сделала маленький глоток, поморщилась и села в красное кресло, закинув ногу на ногу и подняв бокал до уровня глаз. Он сделал то же самое и улыбнулся ей; она смахнула пылинку с отворота своего черного платья. Клавесин, сопровождаемый скрипками, вел основной мотив в музыкальном «спуске»: Он воспринимал это именно как спуск с высоты, а не как движение вперед — легкий, неуловимый спуск, который, закончившись на земле, превращался в ликование контрапунктов, басистого и визгливого пения скрипок. Клавесин как бы служил лишь крыльями, чтобы спуститься на землю. Теперь, на земле, музыка танцевала. Они смотрела друг на друга.

— Лаура…

Она погрозила пальцем, и оба продолжали слушать: она — сидя с бокалом в руках, Он — стоя, вращая вокруг оси астрономический глобус. Иногда Он придерживал глобус, чтобы рассмотреть фигуры, нарисованные серебряным пунктиром над условными изображениями созвездий: Тельца, Девы, Льва, Рыб, Весов и Козерога…

Игла закружилась по онемевшему диску; Он подошел к граммофону, остановил пластинку.

— У тебя хорошая квартира.

— Да. Очень мила. Только не удалось разместить все вещи.

— Хорошая квартира.

— Пришлось снять помещение для лишней мебели.

— Если бы ты хотела, ты могла бы…

— Спасибо, — сказала она, смеясь. — Если бы я только этого хотела — жить в большом доме, — я бы из него не уехала.

— Хочешь еще послушать музыку или пойдем?

— Нет. Сначала допьем.

Они как-то остановились у одной картины; она сказала, что картина ей очень нравится и что она часто приходит посмотреть на нее, потому что эти замершие поезда, этот голубой дым, эти огромные сине-охровые дома в глубине, эта ужасная — из железа и матовых стекол — крыша вокзала Сен-Лазэр, эти неясные, едва намеченные фигуры, написанные Монэ, ей очень нравятся в этом городе, отдельные детали которого, пожалуй, не очень красивы, но в целом — неотразимы. Он заметил, что это — мысль, а она засмеялась, ласково погладила его по руке и сказала, что Он, прав, что ей просто все нравится, все тут нравится, все радует. А несколько лет спустя Он снова увидел ту же самую картину, выставленную в салоне Жё-де-Пом, и гид-специалист сказал ему, что стоит обратить на нее внимание: за тридцать лет картина стала в четыре раза дороже и оценена теперь в несколько тысяч долларов; стоит обратить внимание…

Он подошел, стал позади Лауры, погладил спинку кресла и положил руки ей на плечи. Она склонила голову набок и потерлась щекой о его пальцы. Усмехнулась, чуть подалась вперед и пригубила виски. Закрыв глаза, откинула голову назад, на мгновение задержала виски между языком и небом и проглотила.

— Мы могли бы снова съездить туда в будущем году. Не правда ли?

— Да, могли бы.

— Я часто вспоминаю, как мы бродили по улицам…

— Я тоже.

— Ты никогда не был в Вилледже, а я тебя туда привела.

— Да, могли бы снова съездить.

— Есть что-то свое, живое в этом городе. Помнишь? Ты не мог отличить запах реки от запаха моря, когда они доносились вместе. Ты их не различал. Мы шли к Гудзону и закрывали глаза, чтобы что-то уловить.

Он взял руку Лауры, стал целовать пальцы. Зазвонил телефон. Он шагнул к трубке, поднял ее и услышал голос, повторявший: «Алло… Алло… Лаура?»

Он прикрыл трубку рукой и передал Лауре. Она поставила стакан на столик и подошла к телефону.

— Да?

— Лаура, это я, Каталина.

— Да. Как поживаешь?

— Я тебе не помешала?

— Я собиралась уйти.

— Ничего, я не отниму у тебя много времени.

— Слушаю.

— Я тебя не задерживаю?

— Нет, нет, пожалуйста.

— Кажется, я натворила глупостей. Я должна была позвонить тебе.

— Да?

— Да, да. Я должна была купить у тебя софу. Я поняла это только сейчас, когда надо обставлять новый дом. Помнишь, софу с вышивкой? Знаешь, она очень подошла бы к моей гостиной — я купила гобелены, чтобы украсить гостиную, и думаю, что туда может подойти только твоя софа с ручной вышивкой…

— Не знаю. Кажется, слишком много вышивки.

— Нет, нет, нет. Мои гобелены темного цвета, а твоя софа — светлого. Чудесный контраст.

— Но, видишь ли, эту софу я поставила здесь, в квартире.

— Ах, не будь такой… У тебя и так слишком много мебели. Ты сама-мне сказала, что поставила больше половины в сарай. Ты ведь говорила мне, правда?

— Да, но я так обставила будуар, что…