Карлос Фуэнтес - Смерть Артемио Круса

— Что же ты предлагаешь?

— Я считаю — каждому надо явиться к новому.

— Пусть мне раньше отрубят уши. За кого мы себя считаем?

— Не понимаю.

— Существует порядочность.

— Не очень нужная в данный момент, а?

— Вот именно. Кому не по душе…

— Нет, нет, я ничего не говорю.

— Так как же, да или нет?

— Я говорю, нам надо выступить открыто, по-мужски, за этого или за того…

— Пора очнуться, мой генерал, петух уже прокукарекал…

— Что же делать?

— Ну… кто что хочет. Каждому виднее.

— Как знать.

— Я-то знаю.

— Ты действительно веришь, что наш каудильо [44] Вождь (исп.). — конченый человек?

— Так мне кажется, так кажется…

— Что?

— Да нет, ничего. Просто кажется.

— А ты как?

— Мне тоже… начинает казаться.

— Но если наступит трудный час — начисто забыть, о чем мы тут болтали!

— Есть о чем вспоминать.

— Я говорю — о всяких сомнениях.

— Дурацкие сомнения, сеньоры.

— А ты помолчала бы. Иди принеси нам выпить.

— Дурацкие сомнения, сеньор, да.

— Значит — всем вместе идти не годится?

— Всем — нет. Каждый — своей дорожкой, чтоб не остались рожки да ножки…

— …а потом — лакомиться желудком под одним дубком…

— Вот именно. Об этом речь.

— Вы будете сейчас ужинать, мой генерал Хименес?

— У всякого свои поговорки.

— Но если кто-нибудь распустит язык…

— За кого ты нас принимаешь, брат? Или у нас тут не братство?

— Пожалуй. А потом припомнит кто-нибудь свою мать родную, и начнут его точить сомнения…

— Дурацкие сомнения, как говорит эта Сатурно…

— Самые дурацкие, мой полковник Гавилан. И полезут ему в голову всякие мысли.

— Нет, каждый за себя, все решит в одиночку — и дело с концом.

— Итак, значит, каждый сам спасает свою шкуру. Не теряя достоинства, сеньор депутат, только не теряя достоинства.

— Не теряя достоинства, мой генерал, безусловно.

— Итак…

— Здесь ни о чем не говорилось.

— Ни о чем, абсолютно ни о чем.

— Если бы знать, правда ли дадут прикурить нашему верховному?

— Какому — прежнему или теперешнему?

— Прежнему, прежнему…

Chicago, Chicago, that toddling’ town… [45] Чикаго, Чикаго, ковыляющий город… (англ.)

Донья Сатурно остановила граммофон и захлопала в ладоши:

— Девочки, девочки, по порядку…

Он, улыбаясь, надел соломенную шляпу, раздвинул занавески и краем глаза увидел в большом потертом зеркале их всех: смуглых, но напудренных и намазанных — подсинены глаза, рассажены черные мушки на щеках, над грудями, около губ. Все — в атласных или кожаных туфлях, в коротких юбках. Вот и рука их церберши, тоже напудренной и приодевшейся:

— А мне подарочек, сеньор?

Он знал, что все удастся, еще тогда, когда стоял в садике перед этим домом свиданий, потирая правой рукой живот, вдыхая свежесть росы на плодах и воды в бархатисто-грязном пруду. Удастся. Генерал Хименес снимет черные очки и станет тереть сухие шелудивые веки, а белые чешуйки запорошат ему подбородок. Потом потребует, чтобы с его ног стащили сапоги, чтобы кто-нибудь стащил сапоги, потому что он устал и привык, чтобы ему стаскивали сапоги, и все покатятся со смеху, потому что генерал задерет юбку у склонившейся над его ногами девушки и станет демонстрировать ее округлые темные ягодицы, прикрытые лиловым шелком. Но всех привлечет еще более удивительное зрелище — его глаза, всегда застекленные, а теперь голые — маленькие серые устрицы. Все — братья, друзья, приятели — раскинут в стороны руки и заставят юных пансионерок доньи Сатурно снимать с них пиджаки. Девочки пчелами будут виться вокруг тех, кто носит военный мундир, словно ни одна из них не знает, что скрывается под кителем, под пуговицами с орлом, змеей и золотыми колосьями.

Он смотрел на них, этих влажных бабочек, едва вылезших из коконов, порхающих с пудреницей и пуховкой в смуглых руках над потными головами братьев, друзей, приятелей, которые в залитых коньяком рубашках распластались на кроватях. Из-за стены доносились звуки чарльстона, а девочки медленно раздевали гостей и целовали каждую обнажающуюся часть тела и визжали, когда мужчины щипали их. Он посмотрел на свои ногти с белыми пятнышками, на белый полумесяц большого пальца — говорят, доказательство лжи. Неподалеку залаяла собака. Он поднял воротник куртки и зашагал к своему дому, хотя предпочел бы вернуться назад и заснуть в объятиях напудренной женщины. Заснуть, разбавить горечь, травившую нервы, заставлявшую лежать с открытыми глазами и бездумно глядеть на шеренги низких домов, окаймленных балконами с грузом фарфоровых и стеклянных цветочных горшков, на шеренги сухих и запыленных уличных пальм; бездумно вдыхать горьковато-кислый запах гниющих кукурузных початков.