Элиза Ожешко - Сильфида

— Бригида! Бригида! Бригида!

Кроме трижды произнесенного имени дочери, Жиревичова ничего не в состоянии была вымолвить. Бригида, становясь все смелее и вместе с тем мрачнее, продолжала:

— И он не беден… О, он гораздо богаче меня… потому что из тех денег, что оставил отец, я ничего, ничего, ни гроша ломаного не возьму… пусть это все будет для тебя, мама. Он это прекрасно знает, я говорила ему, что он возьмет меня в одном платье, да и то рваном… У него и усадьба есть.

Последние слова вывели Эмму из оцепенения.

— Усадьба! — глухо повторила она. — У каменщика усадьба! Он, значит, из помещиков…

— Нет, мама, он мещанин, и родители его мещане… из Млынова, но у него в Млынове собственный домик с большим участком и садом.

Пани Эмма истерически расхохоталась.

— Усадьба! Вот так усадьба! Лачуга в жалком городишке… с участком и садом… О боже мой, боже! Что творится? Что с ней? Уж не брежу ли я и не мерещится ли мне все это? Бригида! Бригида! Бригида!

— Мама! Он в один месяц зарабатывает больше, чем все проценты, которые мы получаем с нашего капитала… Он не пьяница, не мот. Нисколько не груб, хотя и человек простой! С таким человеком жизнь должна быть счастливой… и будущее обеспечено…

— Чтоб он вместе с его заработками и его…

— Мама! Мама! Не ругай его! Он не заслужил этого! За что ты ругаешь его? За то, что он любит и уважает твою дочь? За то, что он хочет поделиться с твоей дочерью состоянием, которое честно заработали он и его отец? Или за то, что у него не такие белые руки, как у того барчука, который здесь…

Она вдруг замолчала. Вспыльчивая от природы, ставшая раздражительной после всех бед, выпавших на ее долю, она готова была разразиться яростным, безудержным гневом. Но она умела владеть собой; ей хотелось убедить и уговорить свою мать.

— Мама, — продолжала она мрачно, но уже более спокойным голосом, — это ведь единственная для меня возможность… единственное… счастье, которое выпало на мою долю. Мне двадцать семь лет… Я хотела бы жить, как другие женщины… иметь друга до гробовой доски… детей…

— Бригида! Ты… девушка… о таких вещах!

— А какие же это вещи, мама? Отец всегда говорил: «Я хотел бы, чтобы из тебя вышла хорошая жена, мать и бережливая хозяйка». Я тоже только этого и желаю. Кем еще мне быть? Я ничего не умею и ни на что не могу рассчитывать. Я могу и хочу работать… и любить свою семью… Мама, неужели ты хочешь помешать мне исполнить волю отца и быть счастливой? Я не научилась играть на рояле, это верно, но разве я виновата, что бог не дал мне способностей? И не моя вина, что я выросла сильной, а не хрупкой, изнеженной…

Из груди Бригиды вырвался резкий иронический смех; все в ней клокотало от гнева и обиды. Но она снова превозмогла себя.

— Но за то, — несколько тише продолжала она, — но зато после смерти отца восемь лет, целых восемь лет, я служила тебе, как могла и чем могла. Я берегла каждую копейку, чтобы не лишать тебя удовольствий и удобств. У нас не было прислуги… я все делала сама, хотя за это ты только… только всегда сердилась на меня. Я не упрекаю тебя… о нет, не упрекаю, это был мой долг. Отец, умирая, сказал: «Хорошо относись к матери!» О отец! отец мой, отец!.. Но за то… за то, что я всегда выполняла мой долг, выполняла, как только могла, разреши ему прийти сейчас сюда и благослови нас.

Она сделала над собой огромное усилие и, упав к ногам матери, стала целовать ее колени.

— Да и для себя самой сделай это, благослови нас… Ведь ты, мама, уже немолода… капитал у тебя небольшой, и ты одинока. Мы отведем тебе комнатку в нашем домике, красиво и уютно обставим ее… У него тоже старая мать, которую он очень любит… мы будем беречь вас обеих, ухаживать… у вас будет спокойная старость…

Жиревичова вскочила с диванчика и оттолкнула дочь с такой яростью, какую трудно было ожидать от столь кроткой и хрупкой женщины.

— Прочь! Прочь! Прочь! — размахивая руками и вся пылая от гнева, кричала она. — Негодная девчонка! Недостойная дочь! Ты смеешь мне говорить, что я немолода! Предлагаешь мне спокойную старость в лачуге вместе с матерью какого-то каменщика! Ты что думаешь? Ты забываешь, кто я! Я дочь почтмейстера, а моя мать из помещичьей семьи. В кого ты только уродилась? Ни в отца, ни в мать, ни в бабушку, ни в деда…

— Нет! Нет! — воскликнула Бригида. — Ты ошибаешься, мама, я уродилась в отца… В бедного отца моего, который, так же как и я, не был ни хрупким, ни изнеженным и по-французски не говорил, и на рояле не играл, и высокопарно выражаться не умел, но зато он был таким тружеником, что в течение двадцати лет зарабатывал для тебя, мама, не только на хлеб, но и на торты, конфеты, приемы и наряды…