Элиза Ожешко - Панна Антонина

С невероятным трудом панна Антонина проштудировала исследования по военной стратегии и немецкую философию текущего столетия; что же касается гигиены вообще и детской в особенности, то о ней она имела весьма смутное представление. Впрочем, сама панна Антонина всегда пренебрегала заботами о своем теле. Для нее главным был дух. «Это будет прекрасная, чистая, возвышенная душа», — часто говорила она о незаурядной девочке, которая, видя не так уж много ласки от матери — красивой вдовушки, любившей развлекаться, — страстно и трогательно привязалась к учительнице. Целых два года они не расставались друг с другом. Бледное, нервное, слабое дитя заслонило собой для панны Антонины весь мир. Кроме этого ребенка, она никого и ничего не замечала. Она перестала завивать локоны, заботиться о том, чтобы одежда ее имела поэтический вид, зато еще больше времени стала уделять своему образованию. Знать столько, чтобы довести до конца воспитание своей любимицы, — это стало самой большой, самой заветной мечтой панны Антонины. Закончить домашнее образование девушки, вывести ее в свет и сопутствовать ей в жизни, а потом навсегда войти в семью воспитанницы, преклонить свою голову у нее на груди, в ее доме, а может быть, даже нянчить ее детей, ухаживать за ними, учить их, — все это казалось панне Антонине вершиной счастья, которого у нее никто не мог отнять. Умом и сердцем она все еще верила в слово «навсегда»! На сей раз даже музыка не представляла для нее никакой угрозы, так как девочку учила играть другая особа, проживавшая в доме. О! Что же касается остальных наук, панна Антонина не сомневалась в своих силах. Она вставала с зарей, просиживала до глубокой ночи за столом, заваленным различными учебниками и методиками, и поглощала их с рвением, незамедлительно сказавшимся на ее внешности: она похудела и заметно пожелтела.

Ее одежда стала более строгой, обхождение с людьми более суровым, и только в обществе девочки она, казалось, молодела. В ее воображении неведомо откуда возникали чудесные сказки, истории. Рассказывая их, она одновременно и развлекала и учила девочку; она и сама вдруг научилась бегать и смеяться, а уроки, которые она проводила с удвоенным вдохновением, чередовались с веселыми, шумными забавами.

Когда ей хотелось покрепче прижать ребенка к своей груди, она поднимала его легко, как перышко. Впоследствии она так никогда и не могла понять, откуда у нее брались на это силы; не могла понять, почему время пролетало так быстро, что сумерки, которые они проводили, прижавшись друг к другу, в каком-нибудь уголке комнаты, казалось, сливались с рассветом: в его синеватом сиянии меркнул желтый огонек непогашенной лампы. По вечерам учительница и ученица, крепко обнявшись, с одинаковой уверенностью говорили: «Мы никогда не расстанемся!» Однако они разлучились, и весьма естественным образом.

Один из родственников девочки — лицо весьма важное — обратил внимание матери на то, что учительница вроде панны Антонины не в состоянии довести до конца воспитание богатой девушки, которой предстоит блистать в свете. Ей необходимо дать более широкое и основательное образование и всесторонне развивать ее таланты. И действительно, солидный родственник был совершенно прав. Легко уразумела это и красивая, любившая развлекаться вдовушка, тем более что, отправив в пансион подрастающую дочку, она продлила бы на несколько лет свою собственную молодость. Итак, девочку решили отдать в пансион.

Учительница покинула дом на несколько недель раньше ученицы. Выйдя погожим летним утром в дорожном костюме на крыльцо, она не видела ни синевы неба, ни зелени, покрывавшей землю, ни солнца, ни людей. Она не плакала. Только губы ее запеклись, руки дрожали, а желтые щеки покрылись тёмнокрасными пятнами. Дрожащими руками она еще раз обняла свою ученицу, а та шептала ей что-то на ухо. Вероятно, обещала, что не забудет ее никогда и, как только вернется из пансиона… Панна Антонина, поверив, очевидно, словам девочки, улыбнулась и, судя по ее виду, успокоилась. Она села в бричку и снова пустилась в путь.

Вскоре после этого в жизни панны Антонины произошло событие, в ее положении довольно необычное. Ей сделали предложение, но она отказала. Руки ее просил еще нестарый, богатый помещик, человек весьма порядочный, но ограниченный. Для нее это была блестящая партия, несомненно последняя возможность выйти замуж и обеспечить себе спокойное и во многих отношениях даже счастливое будущее. Все это она чувствовала и понимала. Недаром она так долго колебалась и боролась сама с собой. Но все же, когда пришло время дать окончательный ответ, она отказала. Все вокруг сочли ее чуть ли не сумасшедшей. Она сама потом частенько говорила, что «по общепринятым взглядам» совершила громадную ошибку. «Но, — тотчас добавляла она, — я не могла поступить иначе. Человек он был добрый, порядочный, но такой невежественный и ограниченный! Поверьте, он не имел буквально никакого представления о науке, о каких-либо проблемах, у него не было никаких идеалов, у нас не могло быть общих убеждений, любви к нему я не чувствовала. Для меня выйти замуж без любви и без единства во взглядах значило бы отречься от своих принципов и стать клятвопреступницей, паразитом на священном древе семьи. Я не могла так поступить».