Редьярд Киплинг - Пак с Волшебных холмов

«Стой! – внезапно крикнул Джихан и резко ударил Гилберта по руке ножнами кинжала. – Он пытался проглотить свои четки».

«Должно быть, яд, – заметил Де Акила. – Полезная вещь для тех, кто слишком много знает. Я сам ношу его с собой уже тридцать лет. Ну-ка, дай сюда!»

Гилберт завыл от страха. Между тем Де Акила быстро пропустил четки между пальцами. Последняя из них – я уже говорил, что четки были сделаны из крупных орехов, – раскрылась на две створки, соединенные булавкой. Внутри лежала записка: «Старого пса вызвали в Солсбери для битья. Его конура в моих руках. Не медли».

«Это будет похуже яда», – сказал Де Акила, присвистнув. Гилберт в отчаянии упал и забился на полу, судорожно бормоча. Он уже ничего не скрывал. Записка, как мы и угадали, предназначалась для герцога: Фулк передал ее Гилберту в часовне, и тот собирался отнести ее утром на некий рыбацкий корабль, постоянно курсировавший между Пэвенси и французским побережьем. Да, Гилберт был негодяем, но однако, трясясь и всхлипывая, он упорно уверял, что хозяин корабля не посвящен в суть дела.

«Он называл меня „бритой башкой“, – говорил Гилберт, – и швырял мне вслед рыбьими потрохами, это верно; но он не предатель».

«Я не могу допустить, чтобы с моим слугой так обращались, – заявил Де Акила. – Этот моряк получит порцию плетей в обнимку со своей мачтой. Сейчас ты мне напишешь письмо, а завтра утром отнесешь его на пристань вместе с приказом о наказании».

Услышав это, Гилберт готов был целовать руки Де Акиле – ведь он не надеялся дожить до утра, – и когда немного унял дрожь, то написал как бы от Фулка письмо герцогу, гласившее, что «конура на замке» (то есть Пэвенси под защитой) и «старый пес» (то есть Де Акила) сидит рядом на страже.

«Напиши еще, что „мы преданы и наши планы открыты“, – велел Де Акила. – Это хоть кого напугает! При таком известии даже Папа Римский лишится сна. Верно, Джихан? Если бы тебе передали, что „мы преданы“, как бы ты поступил?»

«Бежал бы без оглядки, – отвечал тот. – На всякий случай».

«Вот именно, – одобрил Де Акила. – Пиши дальше, Гилберт, что граф Монтгомери замирился с королем, а малютка Дарси (которого я терпеть не могу) повешен за пятки. Пусть Роберт хорошенько почешет в затылке. Напиши еще, что Фулк тяжело занемог водянкой».

«Нет! – крикнул Фулк, висевший в колодце. – Лучше утопите меня сразу, но не смейтесь надо мной!»

«Смеяться? О нет, я не смеюсь, – отвечал Де Акила. – Я дерусь за свою жизнь и свои замки с помощью пера и чернил, как ты сам научил меня, Фулк».

Тогда Фулк простонал, ибо он совсем окоченел от холода, и сказал:

«Я готов сознаться».

«Вот это по-нашему, – одобрил Де Акила, наклоняясь над колодцем. – Ты прочел мои речи и деяния – по крайней мере, их первую часть – и решил отблагодарить меня своими речами и деяниями. Отлично! Готовы ли твое перо и чернильница, Гилберт? Работа предстоит нескучная».

«Позволь моим людям беспрепятственно уйти, и я сознаюсь в своей измене королю», – сказал Фулк.

«С чего бы он стал так заботиться о своих людях?» – удивился Хью, ибо Фулк никогда этим не славился. Ограбить кого-нибудь – другое дело, но пожалеть – такого не бывало.

«Что толку в твоем признании! – сказал Де Акила. – Твоя измена уже изобличена Гилбертом. Улик хватило бы, чтобы тысячу раз повесить тебя».

«Я все расскажу, только пощади моих людей», – угрюмо повторил Фулк, и мы услышали, как он плещется внизу, точно большая рыба: вода в колодце прибывала.

«Всему свое время, – отвечал Де Акила. – Ночь длинна, вина хоть залейся, не хватает только веселого рассказа. Поведай нам историю своей жизни с юности до этого дня. И поживее».

«Стыд мучит меня», – пробормотал Фулк.

«Остудился, вот и застыдился, – усмехнулся Де Акила. – Начинай не мешкая».

«Тогда отошли отсюда своего слугу, Джихана», – попросил Фулк.

«Хорошо, я это сделаю. Но помни: я не могу остановить прилив».

«Сколько еще он будет подниматься?» – спросил Фулк и снова заплескался внизу.

«Три часа, – ответил Де Акила. – Времени довольно, чтобы поведать нам все твои благие дела. Начинай. А ты, Гилберт, – ты иногда бываешь небрежен – смотри, не изврати и не выверни наизнанку его слов».

И так Фулк (под страхом ужасной смерти во мраке бездны) начал свое повествование, а Гилберт, не ведая сам, какая ему будет уготована судьба, слово в слово записывал за ним. Много я слышал рассказов, но никогда еще мне не доводилось внимать такой мрачной были, как та, что поведал Фулк из глубины гулкого колодца.