Габриэле д'Аннунцио - Леда без лебедя

Итак, они продвигались вперед. У базилики Святого Клименте Казаурия, в тени каменных аркад, их взгляду предстала куча спящих, распростертых в изнеможении чочарцев с обгорелыми лицами, обнаженными ногами и руками, разрисованными синей татуировкой, слышался громкий храп, от всего этого скопления человеческих тел разило терпким запахом дичины. Когда стадо поравнялось со спящими, кто-то приподнялся, опираясь на локти. Йоццо потянул носом воздух, сделал стойку и разразился яростным лаем, свиньи бросились во все стороны, визгливо похрюкивая под ударами палки. Чочарцы, испуганные неожиданным вторжением, повскакали, щуря заспанные глаза от яркого света, пыль окутывала весь этот хаос людей и животных перед фасадом величественной базилики, увенчанной лучами солнца.

— О Святой Антоний! — взмолился Тулеспре. Он пытался собрать разбежавшееся стадо и не вслушивался в яростную брань чочарцев. — Скотины окаянные! — И, то нахлестывая палкой, то швыряя камни, начал загонять свиней на дорогу к дубовой роще, зеленевшей вдали, — там их ждали желуди, густая тень и песни Фьоры.

Сидя под кустом ежевики, Фьора распевала во весь голос, а овцы вокруг щипали листья, взбираясь на холм; она пела и упивалась благостным ароматом воздуха и наслаждалась светом, глядя на гигантские дубы с их возносящимися мощными стволами, с распластавшимися узловатыми ветвями, усеянными желудями. На всей растительности чувствовалось дыхание горного ветра, шелестела листва, раскачивались ветки, мелькали желуди, у подножия дерева под веселым прищуром солнца тени принимали причудливые формы. Свиньи разбрелись и с довольным видом похрюкивали от изобилия пищи. Растянувшись на земле, Фьора пела о гвоздике; Тулеспре, тяжело дыша, вкушал свежесть воздуха и ее голос, а над всей этой здоровой, благостной мощью молодых растений, животных, людей простиралось лазурное небо.

Тулеспре приник к влажной нетронутой траве и почувствовал, как кровь в его жилах закипает, бродит, словно молодое вино. Мало-помалу прохлада освежила его перегретую кожу, испарения от копны сена щекотали разгорченные ноздри сладострастным ароматом, в глубине травы копошились насекомые, он ощущал, что по коже и по волосам как-то странно побежали мурашки, сердце застучало в такт необузданному напеву Фьоры.

Свинопас слушал. Затем он пополз по траве, будто ягуар за добычей.

— Вот ты где! — закричал он, вскакивая на ноги, и раскатисто засмеялся.

Пастушка не испугалась, выразительная насмешливая улыбка искривила ее губы.

— Ну и кем ты прикидываешься? — в голосе ее звучал вызов.

— Никем.

Они умолкли. Там, вдалеке за холмом, в густых зарослях, у подножия безлесых гор рокотали воды Пескары.

Все существо Тулеспре сосредоточилось в зрачках, а зрачки не отрывались от этой строптивой меднокожей пастушки.

— Пой! — прервал он наконец молчание дрогнувшим от страсти голосом.

Фьора повернулась, на ее карминных губах играла улыбка, обнажавшая два ряда миндалевидных белых зубов. Она вырвала с корнем пучок свежей травы и страстно швырнула ему в лицо, словно запечатлела поцелуй. Тулеспре весь затрепетал, он ощутил аромат женщины, еще более острый и пьянящий, чем запах сена.

Йоццо лаял, по приказу хозяина сгоняя разбредшееся стадо. Наступил вечер. Теплая дымка окутала вершины деревьев, дубовые листья отливали серебром при каждом дуновении ветра, стайки диких птиц, мелькнув в алеющем воздухе, улетали. Со стороны карьера Манопелло порыв ветра время от времени доносил запах асфальта и голос Фьоры, удалявшейся по лощине среди зарослей можжевельника.

Свиньи, с трудом волоча набитые животы, спускались по склону, усеянному красными цветами люпина. Тулеспре шагал следом, напевая частушку о гвоздиках, и прислушивался, не донесется ли еще раз трепетный женский голос. Стояла тишина, в которой зарождалось множество неопределимых звуков, из всех церквей легкими волнами грусти лилась «Аве Мария». Влюбленному Тулеспре аромат цветущих деревьев напоминал женщину.

Вышли на проселочную дорогу, на обочине дремали припорошенные пылью кустарники, полная луна расстилала впереди по земле настораживающе белую полосу, стадо смотрелось темным пятном, и во всеобъемлющем покое, при лунном свете иногда раздавалось в тишине приглушенное хрюканье, потом монотонный топот, однообразное заунывное пение возчиков, вялое позвякивание бубенцов на сбруях лошадей.