Герман Брох - Новеллы

Нельзя было терять ни минуты. Я, конечно, предпочел бы пуститься в путь в одиночку, по пришлось взять с собой Эноса. Мы отправились в шлюпке с двумя матросами на берег. Меня с самого начала мучила одна странность: каким образом мы оба, не зная испанского языка, сумели прочесть и понять найденную газету, как будто там все было написано на нашем родном языке? И совсем уж было странно, что мы, словно устремившись по наезженной колее, безошибочно попадали, куда нужно, по всем указанным в газете адресам подряд, и этот ряд пи разу нс прервался, так что все жилища как бы сливались вместе и мы не замечали, как переносились из одного в другое, как будто и не выходя на улицу; среди этого нагромождения жилищ, которые почти никогда нс располагались на одном уровне, а странным образом соединялись друг с другом ведущими то вверх, то вниз ступеньками и какими-то немыслимыми переходами, пролегавшими то через какие-то комнаты, то через дворики, устроенные террасами, с настежь раскрытыми дверьми, из которых выглядывали какие-то скоты и женщины с накрашенными лицами, провожая нас испуганными и призывными взглядами, а заплывшие жиром старухи, гостеприимно разводя руками, приглашали нас остановиться и всласть отдохнуть, мы же мчались все мимо, и ступни наши едва касались земли с ее грязью.

Сколько времени продолжались наши бесплодные, лихорадочные поиски, понять было невозможно. Нам казалось, что это длится уже часами. Вдруг мы очутились перед домиком в предместье и поняли — вот дом, который нам нужен. Впереди бежал Энос. Мы миновали ряд комнат, странно чередовавшихся с какими-то кухнями. Какие-то женщины попадались нам на пути, мы их едва замечали; огромный ягуар зашипел и встал нам поперек дороги, Энос пнул его ногой, тот, заскулив, откатился в угол кухни. Я стряхнул с себя владелицу — маленькую сухопарую француженку, которая уцепилась за мой мундир, и, пробежав еще две комнаты, мы увидели Эсперансу.

Она лежала на красном кирпичном полу в помещении, выходившем на теневую сторону; в раскрытые окна виднелись переливавшиеся матовым блеском пальмовые леса, сбоку выглядывал краешек моря. Рядом с Эсперансой па полу стояла лоханка, полная окровавленной воды, висели наброшенные на стул перепачканные тряпки. Кроме этого комната ничем не была обставлена. Мгновенной вспышкой нас пронизало сознание: над нею учинили насилие.

Бока ее вздымались. Она не открывала глаз, однако и-? слышно было ни стона, ни вздоха. Казалось, она не заметила нашего прихода. Я нагнулся над ней и понял, что близок конец. Энос рухнул па колени, лбом в кирпичный пол, руки его ощупью потянулись вперед, но коснуться се он не посмел и только благословляющим жестом простер над нею ладони.

Ничего нельзя было уже сделать. Вернуться на корабль за доктором? Очевидно было, что он опоздает. Ей оставалось не больше часа… Я сходил на кухню, принес воды, сделал из наших носовых платков компресс и положил ей на затылок. Тут я заметил, что она все же надела бусы, которые ей вчера принес в подарок Энос.

Я сел на подоконник и стал глядеть на окружающую природу. Беспредельной ужасающей тоской переполняло меня сознание того, как темна сущность всякого естества. Обернувшись наконец, я увидел, что Эсперанса — может быть, под воздействием компресса или под влиянием благословляющих рук Эноса — очнулась, открыла глаза, потные слез, и взор ее погрузился в глаза Эноса. Их беседа была тише, чем дыхание, исходившее из их уст, но сердцем я все же расслышал их речи. Сначала я словно бы ощутил в груди еле различимое журчание, и лишь ценою огромного и мучительного усилия оно зазвучало внятно для меня, и тогда я услышал голос Эпоса, он раздавался, точно из граммофона с ватной иглой.

— …в буковых рощах, до самых вершин налитых ароматом цикламен. Там жил отрок. И наступал вечер, и аромат угасал, и вокруг меня оставался только хрусткий запах сухого дерева. Подымался вечерний ветер и забирал с собою поблекнувшее небо, которое проглядывало еще сквозь вершины.

— Белыми от солнца были доски палубы и тяжко нависала тень под тентом. Но вот появился ты. Эпос, и встал в сияющей белизне, и в твоей тени я нашла приют и прохладу.

— Руки дев были смуглы и тонки… О, как я ненавидел охотников, которые убивали оленей. Мирной была лужайка перед замком, и олени паслись под прозрачными деревьями парка.

— Ночь наступала, и ночью тревога меня терзала о тебе, Энос. Я слушала стук паровой машины, и струилась вдоль борта вода. Но ты был далек, и мне было страшно морской пучины под килем корабля.