Роальд Даль - Книготорговец

Потом он отвернулся от стойки и стал медленно пробираться сквозь толпу туда, где висели его шляпа и пальто. Он надел шляпу. Надел пальто. Затем, очень спокойно и небрежно, так, что вряд ли можно было что-то заподозрить, снял с вешалки один из многочисленных мокрых зонтов и вышел.

— Ты видела? — взвизгнула мама. — Видела, что он сделал?

— Тс-с-с! — прошептала я! — Он идет!

Мы пониже опустили зонт так, чтобы можно было только выглядывать из-под него.

Он вышел. Ни разу не поглядел в нашу сторону. Раскрыл над головой свой новый зонт и заспешил вниз по улице, туда, откуда пришел.

— Вот он в какие игры играет! — сказала мама.

— Чистая работа! — сказала я. — Здорово!

Мы проследовали за ним назад до той улицы, где впервые встретили его, и увидели, как он преспокойно обменивает свой новый зонт на очередной фунт. На этот раз он менялся с худощавым парнем, у которого вообще не было ни шляпы, ни пальто. Как только сделка состоялась, наш старичок побежал вниз по улице и затерялся в толпе. Но теперь он побежал в другую сторону.

— Смотри, какой хитрый! — сказала мама. — Никогда не заходит в один и тот же бар дважды!

— Так он может продолжать весь вечер, — сказала я.

— Да, — ответила мама, — конечно. Но, держу пари, он, как сумасшедший, молится на дождливые дни.

У меня была новая машина. Потрясающая игрушка, „БМВ-3.3“, большая, с удлиненным кузовом и с инжектором. Она легко разгонялась до 129 миль в час. Корпус — светло-голубой, сиденья — синие, обтянуты кожей, настоящей мягкой кожей прекрасной выделки. Стекла и верхний люк — с кнопочным управлением. Радиоантенна выдвигалась, когда я включал радио, и автоматически складывалась, когда я выключал его. Мощный двигатель ворчал и неторопливо рычал на низких скоростях, но при шестидесяти милях в час рычание прекращалось, и мотор начинал мурлыкать от удовольствия.

Я ехал в Лондон один. Был прекрасный июньский денек. В полях косили сено, по обеим сторонам дороги росли лютики. Шуршали шины, я ехал со скоростью семьдесят миль в час, удобно откинувшись на сиденье, легонько придерживая пальцами руль. Впереди, на дороге, показался голосующий человек. Я притормозил рядом. Я всегда брал попутчиков. Я по собственному опыту знал, каково это — стоять на обочине загородного шоссе и смотреть на мчащиеся мимо машины. И я терпеть не мог водителей, которые делали вид, что не замечают, меня, особенно водителей больших машин, где много места оставалось незанятым, Роскошные авто редко останавливаются. Подвозят обычно маленькие машины, старые и обшарпанные, которые уже битком набиты детьми, а водитель говорит: думаю, еще одного мы как-нибудь втиснем.

Голосовавший просунул голову в окошко и спросил:

— Едете в Лондон, шеф?

— Да, — ответил я, — забирайтесь.

Он сел, и я поехал дальше.

Это был человек маленького роста, с крысиным лицом и серыми зубами. Его глазки, темные, юркие и умные, тоже напоминали крысиные, а уши были слегка заострены кверху. На нем была матерчатая кепка и серая куртка с огромными карманами. Серая куртка, быстрые глазки, заостренные уши — все делало его похожим на гигантского крысочеловека.

— Вам куда в Лондоне? — спросил я его.

— Мне насквозь, — сказал он. — Я еду в Эпсом, на скачки. Сегодня день скачек.

— Точно, — сказал я. — Жаль, не могу поехать туда с вами. Я люблю ставить на лошадей.

— Я никогда не ставлю, — сказал он. — И никогда не смотрю скачки. Дурацкое занятие.

— Зачем же тогда вы едете? — спросил я.

Вопрос ему, похоже, не понравился. Его маленькое крысиное личико абсолютно ничего не выражало, он сидел молча, уставившись вперед на дорогу.

— Вы, наверное, обслуживаете тотализатор? — сказал я.

— Это еще глупее, — ответил он. — Тоже мне удовольствие — возиться с какими-то паршивыми счетчиками и продавать билеты идиотам. Это любой дурак может.

Последовало долгое молчание. Я решил больше ни о чем его не спрашивать. Я помнил, как меня раздражали расспросы водителей, когда я так же ехал попутчиком: Куда вы едете? А зачем? Кем вы работаете? Вы женаты? У вас есть подружка? Как ее зовут? Сколько вам лет? И так далее и тому подобное. Я ненавидел это.

— Прошу прощения, — сказал я, — меня, конечно, не касается, чем вы занимаетесь. Беда в том, что я писатель, а писатели ужасно любопытны.

— Вы пишете книги? — спросил он.

— Да.

— Писать книги — здорово, — сказал он. — Это надо уметь. Я тоже свое дело умею делать. Вот кого я презираю — так это тех, кто всю свою жизнь тянет скучную канитель и ничего другого не умеет. Понимаете?