Роальд Даль - Полеты в одиночку

В ноябре 1939 года, через два месяца после начала войны, я известил компанию «Шелл», что хочу поступить на военную службу и воевать с бваной Гитлером, и компания, благословив, отпустила меня. В порыве восхитительного великодушия компания решила по-прежнему переводить мой оклад на банковский счет, где бы я ни находился и до тех пор, пока я жив. Я их поблагодарил, сел в свой старенький «Форд-Префект» и поехал в Найроби записываться в Королевские ВВС.

Когда в одиночку отправляешься в долгое — от Дар-эс-Салама до Найроби было около тысячи километров — и не совсем безопасное путешествие, все чувства обостряются, и несколько эпизодов из моего странного двухдневного сафари по центральной Африке до сих пор сохранились в моей памяти.

В первый день своего путешествия я чуть ли не на каждом шагу натыкался на красавцев жирафов. Как правило, они собирались в небольшие группы, по трое или четверо, часто среди них был детеныш.

Эти животные всегда меня восхищали. Они были на удивление кроткими. Всякий раз, завидев их на обочине жующими зеленые листья с верхушек акаций, я непременно останавливал машину и медленно направлялся к ним. По пути я, задрав голову и глядя на их покачивающиеся на длинных-длинных шеях головки, выкрикивал бессмысленные радостные слова.

Я часто удивлялся тому, как веду себя, если уверен, что поблизости нет ни одного человека. Все мои внутренние запреты куда-то исчезали, и я орал во все горло: «Привет, жирафы! Привет! Привет! Привет! Как поживаете?» А жирафы лишь наклоняли головы и смотрели на меня своими влажными глазами, но ни разу не убежали.

Я приходил в дикий восторг от того, что могу свободно разгуливать среди этих огромных изящных диких созданий и говорить им все, что взбредет в голову.

Дорога на север через Танганьику была неровной и узкой. Один раз я заметил впереди крупную зеленовато-коричневую кобру, медленно скользящую по дорожным выбоинам. Я заметил ее метров за тридцать перед собой. Длиной она была метра два с лишним и ползла, приподняв плоскую голову над пыльной дорогой. Я тотчас остановил машину, чтобы не наехать на змею, и если честно, то так испугался, что быстро дал задний ход и пятился назад до тех пор, пока жуткая тварь не скрылась в подлеске. За все время, что я провел в тропиках, я так и не смог избавиться от страха перед змеями. При виде них меня бросало в дрожь.

На реке Вами туземцы поставили мой автомобиль на плотик, и шестеро крепких мужчин на другом берегу взялись за канат и с песнями потянули меня через реку. Течение было стремительным, и на середине реки утлый плотик, на котором качались я и моя машина, начало сносить вниз. Шестеро силачей запели громче и потянули сильнее, а я беспомощно сидел в кабине и следил за плещущимися вокруг плотика крокодилами, а крокодилы пялились на меня своими злобными черными глазками. Я подскакивал на волнах больше часа, но, в конце концов, шестеро силачей победили течение и перетащили меня через реку.

— С тебя три шиллинга, бвана, — сказали они, смеясь.

Слона я видел всего один раз. Крупный самец с самкой и детенышем медленно шли по лесу вдоль дороги. Я остановился, но из машины не вышел. Слоны меня не заметили, и я спокойно наблюдал за ними. От этих огромных неторопливых животных веяло умиротворенностью и спокойствием. Их шкуры свисали складками, словно мешковатые костюмы, позаимствованные у более крупных предков. Как и жирафы, слоны — вегетарианцы, им не нужно охотиться или убивать, чтобы выжить в джунглях, но ни один дикий зверь не посмеет напасть на них. Им следует опасаться лишь подлых людишек — случайных охотников или браконьеров — но судя по виду этого небольшого семейства, они с подобными ужасами еще не сталкивались. Похоже, они были счастливы и довольны жизнью. Они куда лучше меня, сказал я себе, и много-много мудрее. Сам-то я сейчас еду убивать немцев или погибнуть от их пули, а эти слоны даже не знают, что такое убийство.

На границе Танганьики и Кении поперек дороги стояла старая хижина с деревянными воротами, а командовал этим великим форпостом таможенно-иммиграционного ведомства древний и беззубый чернокожий человек, сообщивший мне, что он трудится здесь вот уже тридцать семь лет. Он предложил мне чашку чаю и попросил не обижаться за то, что у него к чаю совсем нет сахару. Я спросил у него, не желает ли он, чтобы я ему предъявил свой паспорт, но он затряс головой и сказал, что все паспорта для него на одно лицо. Во всяком случае, добавил он, улыбаясь, как заговорщик, он все равно ничего не прочтет без очков, а очков у него нет.