Роальд Даль - Полеты в одиночку

— Очень хорошо, бвана, — сказал сержант.

Вот так мы и взяли в плен всех штатских немцев Дар-эс-Салама, когда разразилась война.

Пока мы доставили немцев в лагерь, пока я доложил обо всем командованию, наступила полночь. Я пошел домой, чтобы принять душ и немного поспать. Я очень устал и страшно переживал из-за убитого лысого немца. Капитан в казарме поздравил меня и сказал, что я поступил правильно, но от его слов легче мне не стало.

Дома я сразу поднялся наверх и сбросил с себя всю одежду, особенно гимнастерку, испачканную брызгами серого вещества и прилипшими к ткани обломками костей. Долго мылся под душем, потом натянул на себя пижаму и снова спустился вниз, чтобы выпить виски.

В гостиной я уселся в кресле, потягивая виски и перебирая в памяти все случившееся за последние тридцать шесть часов. Виски приятно разливалось по всему телу, и напряжение постепенно спадало. Сквозь открытые окна до меня доносился шум прибоя, Индийский океан бился о скалы прямо под нашим домом. Я по привычке повернул голову, чтобы полюбоваться своей прекрасной серебряной арабской саблей, которая висела на стене над дверью. И едва не выронил стакан. Сабля исчезла. Ножны висели на своем месте, но сабли в них не было.

Я купил эту саблю примерно год назад в гавани Дар-эс-Салама у капитана арабского дау — так в тех краях называют одномачтовое каботажное судно. Этот капитан ходил на своем старом дау из Маската в Африку по северо-восточному муссонному течению и добирался до места за тридцать четыре дня. Я оказался в порту в тот момент, когда его судно входило в гавань, и с радостью принял приглашение таможенного офицера подняться вместе с ним на борт вновь прибывшего судна. Там-то я и увидел эту саблю, влюбился в нее с первого взгляда и тотчас купил ее у капитана за пятьсот шиллингов.

Длинная изогнутая сабля была вставлена в серебряные ножны, украшенные замысловатой резьбой с картинами из жизни пророка. Кривое лезвие имело около метра в длину и было острым, как бритва. Мои дар-эс-саламские друзья, знавшие толк в таких вещах, говорили мне, что, судя по всему, она изготовлена в середине восемнадцатого века и место ей в музее.

Я принес свое сокровище домой и вручил его Мдишо.

— Повесь ее над дверью, — сказал я ему. — Теперь твоя обязанность — начищать ножны до блеска и протирать лезвие промасленной тряпочкой, чтобы оно не ржавело.

Мдишо с благоговением принял у меня саблю и рассмотрел ее. Потом вытащил клинок из ножен и проверил остроту лезвия, потрогав его своим большим пальцем.

— У-ух ты! — вскричал он. — Вот это оружие! С такой саблей я победил бы в любой войне!

И вот теперь я сидел в своем кресле в гостиной со стаканом виски и в ужасе смотрел на опустевшие ножны.

— Мдишо! — закричал я. — Иди сюда! Где моя, сабля?

Никакого ответа. Спит, наверное. Я встал и направился в дальнюю половину дома, где находились комнаты для прислуги. На небе светили месяц и звезды, и я увидел повара Пигги, сидевшего на корточках у своей хижины вместе с одной из своих жен.

— Пигги, где Мдишо? — спросил я.

Старик Пигги великолепно готовил картошку, фаршированную крабами. Увидев меня, он встал, а его женщина растворилась во мраке.

— Где Мдишо? — повторил я.

— Мдишо ушел еще вечером, бвана.

— Куда?

— Не знаю. Но сказал, что вернется. Наверное, пошел к отцу. Ты уехал в джунгли, и он, наверное, решил, что ты не рассердишься, если он навестит своего отца.

— Где моя сабля, Пигги?

— Сабля, бвана? Разве она не висит над дверью?

— Ее нет, — сказал я. — Боюсь, ее украли. Когда я пришел, все окна были открыты. Так не годится.

— Да, бвана, так не годится. Я ничего не понимаю.

— Я тоже, — сказал я. — Иди спать.

Я вернулся в дом и снова хлопнулся в кресло. Я так устал, что не мог даже пошевелиться. Ночь выдалась очень жаркая. Я выключил ночник, закрыл глаза и задремал.

Не знаю, долго ли я спал, но когда очнулся, все еще была ночь, и прямо в огромном окне стоял Мдишо в свете молодой луны. Он тяжело дышал, на лице застыло дикое иступленное выражение, и на нем не было ничего, кроме коротких черных шорт. Его великолепное черное тело буквально сочилось потом. В правой руке он держал саблю.

Я резко сел в кресле.

— Мдишо, где ты был?

Клинок тускло поблескивал в лунном свете, и я заметил темные пятна на лезвии, очень похожие на засохшую кровь.

— Мдишо! — закричал я. — Господи, что ты натворил?