Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы

— Извините, — сказал он. — Мне нужно произнести тост за невесту, а необходимость произносить речи на меня всегда плохо действует.

Но он зря беспокоился: многочисленные господа Шурумбурум и дамы Кактотам были настоящие канадские WASP-ы и вряд ли собирались петь или разуваться. Распорядителем церемоний был Пауэлл, актер. Через несколько минут он призвал всех собравшихся к молчанию, чтобы Холлиер мог произнести речь. И Холлиер произнес ее; мне почудилась в его словах мрачность, неуместная для свадьбы, но за сами слова я был ему благодарен.

— Дорогие друзья, мы собрались по радостному случаю, и мне выпала особая честь — произнести тост за невесту. Я делаю это с глубочайшим чувством, ибо я люблю ее как учитель, для которого она была самым благодарным и способным из учеников. Я скажу вам, что учитель может стать великим только с великими учениками. Мария дала мне возможность превзойти самого себя и удивить самого себя. То, что я вложил в нее — мне глупо было бы скромничать, преуменьшая свой вклад, — она достойно вернула, приумножив и согрев истинной теплотой. Сейчас Марию окружают ее две семьи. Ее мать и дядя, ярко выраженные представители древней культуры, идущей с Востока. И мы с отцом Даркуром, преданные слуги другой культуры, которая стала для Марии родной и которой Мария принесла великие дары. Одна мать, пхури дай, мать-земля, присутствует среди нас во всем великолепии; другая, альма-матер, матерь кормящая, — университет и вся необъятная вселенная познания и научной мысли, частью которой он является, — окружает нас со всех сторон. При таком богатом наследии почти излишне желать Марии счастья, но я все же сделаю это от всего сердца. Еще я хочу пожелать ей и ее мужу долголетия и всех радостей, которые может принести союз корня и кроны. Те, кто знает о любви Марии к Рабле, поймут, почему я желаю ей счастья словами великого гуманиста: «Vogue la galère — tout va bien!» [130] «Плыви, корабль! Все хорошо!» (фр.) — Ф. Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль. Т. II, гл. XXIII.

Шурумбурумы и Кактотамы вежливо зааплодировали: кажется, речь Холлиера слегка сбила их с панталыку. Скорее всего, они ожидали услышать типичную речь благодушного дядюшки с шутками и прибаутками. Затем последовала речь Артура, которая отнюдь не разрядила обстановку. Он сказал, что жениться — значит принять участие в опасной игре с высочайшей ставкой: можно достичь полноты жизни — или, наоборот, обеднить ее, втиснуть в узкие рамки. Эта игра — для подлинно зрелых игроков.

Речи женихов на свадьбе всегда ужасны, но эта повергла меня в особенное замешательство.

Когда речи закончились и настало время уходить — я, как священник, знаю, что уйти нужно до того, как все заметно напьются и заведут семейные ссоры или ввяжутся в кулачные драки, — я пошел прощаться с Марией.

— Надеюсь, мы снова увидимся в следующем семестре, — сказал я, поскольку ничего более оригинального мне в голову не пришло.

— Я пока не знаю. Я, может быть, возьму академический отпуск на год, чтобы привыкнуть к замужеству. Но я вернусь. Клем правильно сказал: это мой дом, а вы — моя семья. Спасибо вам, милый Симон, за то, что обвенчали меня с Артуром, и за весь прошедший год. Я очень многому научилась у вас и у Клема.

— Рад слышать.

Но тут моя Мария скорчила дразнящую, проказливую гримаску, какой я никогда у нее не видел.

— Но я все-таки думаю, что самому важному меня научил Парлабейн.

— Чему вы могли научиться у этого разбойника?

— «Не будь другим, если можешь быть собой».

— Но вы этому научились у Парацельса!

— Я это прочитала у Парацельса. Но научилась я этому у Парлабейна. Понимаете, Симон, он тоже был мятежным ангелом.

Холлиер вышел вместе со мной — такой убитый, что я боялся оставлять его одного.

— Вам лучше пойти домой и отдохнуть, — сказал я.

— Я не хочу домой.

Это я мог понять. Общество матушки Холлиера не лучший вариант для человека, чья любимая только что вышла замуж за другого. Пора мне высказаться:

— Слушайте, Клем. Ни мне, ни вам нет смысла утопать в жалости к себе. Мы обладали Марией в той мере, в какой могли, и сами отдали ей все, что позволяли нам природа и обстоятельства. Не будем тешить себя горько-сладкими радостями отречения. Никаких там «То, что я делаю сегодня, неизмеримо лучше…». [131] «То, что я делаю сегодня, неизмеримо лучше…» — слова Сиднея Картона, героя романа Чарльза Диккенса «Повесть о двух городах», действие которого происходит во время Великой французской революции. Сидней Картон пожертвовал собой ради другого человека и был гильотинирован вместо него. Предсмертный мысленный монолог Картона заканчивается словами: «То, что я делаю сегодня, неизмеримо лучше всего, что я когда-либо делал; я счастлив обрести покой, которого не знал в жизни» (цит. по пер. М. Богословской и С. Боброва). Мы должны быть собой и понимать, что мы такое: мы — мятежные ангелы. Во всяком случае, мы можем надеяться, что мы — именно они, а не просто два глуповатых немолодых профессора, хнычущих о несбыточном.