Ричард Олдингтон - Сущий рай

— Какой век, какая цивилизация, какие люди! — кричал он. — Только пышное цветение готики и высоты Ренессанса могут сравниться с этим. Все ваши современные архитекторы, вместе взятые, не могли бы соорудить ничего подобного!

— По-вашему, это так замечательно? — сказал Крис, не отрывая глаз от путеводителя.

— Я думаю! Да оторвитесь же вы наконец от этого путеводителя, вы совсем как американский турист. Смотрите собственными глазами, старайтесь развить в себе эстетическое чутье. Взгляните на пропорции, на вековую мощную силу, на сочетание безупречного вкуса с причудливой и восхитительной фантазией. Или вы неспособны почувствовать древнюю поэзию этого здания?

— Древнюю? — невинно спросил Крис. — А вот здесь сказано, что только скульптура тут подлинная. Самый собор был перестроен заново в 1865 году неким Абади, который нарушил его пропорции и добавил «неуместные детали».

— Как! — воскликнул мистер Чепстон, фыркая и хихикая в полном недоумении. — Что это еще за шутки?

— Посмотрите сами.

Крис протянул ему путеводитель и поплелся к автомобилю, весь трясясь от еле сдерживаемого хохота.

День или два после этого мистер Чепстон воздерживался от разглагольствований на тему церковной архитектуры и культуры, предоставляя Крису по-своему наслаждаться путешествием. Местность между Ангулемом и Бордо нравилась Крису, и хотя он почувствовал некоторое огорчение, когда мистер Чепстон железной рукой увез его от Дордони, его утешила длинная поездка по огромным лесам Ланд под необозримым синим небом. Затем они выехали на шоссе за Биаррицем, украшенное рекламными плакатами, за которыми мелькали Пиренеи, еще одетые на вершинах снегом.

Крис никогда не бывал в Испании, и его занимали тысячи вещей, начиная с таких мелочей, как береты басков и блестящие головные уборы гражданской гвардии, вьючные ослики и скрипучие запряженные волами повозки со сплошными колесами, и кончая шумными базарами и испанским обычаем бесконечно долго расхаживать взад и вперед по одной и той же улице в одни и те же часы среди оглушительной трескотни разговоров. Он с удовольствием задержался бы тут, изучая народ. Но мистер Чепстон, снедаемый демоном скорости, едва позволил ему начистить башмаки до испанского блеска в каком-то кафе и умчал его прочь от берега с его гористыми мысами и широкими песчаными бухтами, белыми от пены атлантического прибоя, по широкой проезжей дороге на Бургос, Вальядолид, Саламанку и португальскую границу.

Они с бешеной скоростью неслись по широкому пустынному плоскогорью, останавливаясь только на ночлег и для осмотра церквей. В Испании мистер Чепстон забыл свое поражение при Ангулеме и снова начал донимать Криса «подлинной культурой» церковных строений. Конечно, Крис охотно отдавал бы должное и церквам, как и всему остальному, но дьявольское бедекеровское упорство мистера Чепстона, многоречиво громившего непокорных ключарей, которые не желали отпирать двери в неположенные часы, заставило Криса возненавидеть все церкви на свете. Хуже того: мистер Чепстон пристрастился к церковным службам, ибо он достиг того возраста, когда религия — это страховое общество, гарантирующее бессмертие, — начинает находить в душе у людей отклик.

Крис нисколько не возражал против заигрываний мистера Чепстона с «истинной верой», но отказывался сопровождать его. Это значило вставать слишком рано по утрам, и Крис предпочитал урвать несколько минут на прогулку по городу, пока мистер Чепстон не увозил его беспощадно в очередной трехсотмильный перегон.

— Удивительная вещь, — сказал мистер Чепстон, когда они отъезжали от Вальядолида, причем у Криса все тело ныло от прерванного сна и дорожной усталости. — Удивительная вещь в католической стране. Зашел сегодня утром к обедне в какую-то церковку, и — можете себе представить? — там было всего три человека.

— Гм, — пробурчал Крис. — Антропологи, надо думать.

Мистер Чепстон был взбешен. Он не был бы больше раздосадован, если бы при помощи какого-нибудь трюка с четвертым измерением его перенесли в одну из тех эпох, которые он якобы предпочитал современности, и перенесли только для того, чтобы опрокинуть ему на голову помойное ведро. Ибо по мере того как истощалась его жизненная энергия, у мистера Чепстона пропадала охота сомневаться, искать истину и признавать ничтожество людей перед равнодушной грандиозностью вселенной. Он жаждал уверенности, жаждал почувствовать свою значительность и оградиться от безжалостной смерти метафизическими тонкостями и магическими обрядами, способными обеспечить человеку загробную жизнь. Отсюда его эстетское жужжание и порхание вокруг прогорклого меда религиозного утешения. Небрежное замечание Криса вывело мистера Чепстона из той двойственности, которой он был и не был подвержен, веря и не веря, надеясь и не надеясь. Это был комфортабельный хаос, который, если предоставить его самому себе, постепенно должен был принять тайно желаемую мистером Чепстоном форму.