Яльмар Сёдерберг - Серьёзная игра

Там, у самой воды, черным скелетом призрака высилось большое голое дерево, и они встали под этим деревом.

Он поцеловал ее.

Простая вежливость того требует, думал он, пока длился поцелуй.

Они отпрянули друг от друга и, затихнув, смотрели на черную быструю воду, в которой горели перевернутые огни фонарей.

Вдруг ему припомнились слова Маркеля: она хочет замуж!

Он погладил ее руку.

— Милая, — шепнул он, — Ты ведь понимаешь, что мне и думать нельзя о женитьбе?

Она опустила глаза и молчала.

— А я ничего такого и в мыслях не имела, — потом ответила она,

Они еще побродили немного по набережной. Она сказала:

— Я тебе покаюсь. Я тогда принесла цветы не без задней мысли.

Он вопросительно глянул на нее. И она пояснила:

— Я бы хотела работать, иметь собственный заработок. Не так уж это приятно за каждой мелочью обращаться к папе. Ты не поможешь мне получить место в газете? Я бы могла писать о модах, о светской жизни и прочем.

Арвид призадумался. О модах пишет такая-то и такая-то, а отчеты о светской жизни делает урожденная графиня, с древнейшей родословной.

— Это трудновато, — сказал он. — Но я попытаюсь.

Под руку они побрели обратно.

— Скажи, — спросил он. — Отчего тебе неприятно возвращаться домой до обеда?

— Оттого что дома нет ничего приятного.

Больше он не задавал вопросов. Прощаясь, она спросила:

— Когда мы увидимся?

Арвид прикинул в уме. Не освободить ли для нее вечер? В Опере сегодня ничего, концертов тоже никаких, он ни с кем не уславливался… И он ответил:

— Я весь вечер буду скучать дома. Может быть, заглянешь ко мне?

— Когда?

— В семь часов. Сможешь?

— Попытаюсь…

…Арвид Шернблум пошёл к «Дю Норду» и там пообедал. Он заказал фрикадельки с бобами.

Несмотря на его недавно исполнившиеся двадцать восемь лет, у Арвида Шернблума был весьма небогатый опыт любовных похождений. Исключая фру Краватт, — он иногда еще тосковал по ней, — этот опыт ограничивался несколькими беглыми встречами с дочерьми улицы, которых он на другой же день при всем желании мог бы узнать разве что по шляпке или муфте, но никак не в лицо. И еще была одна хорошенькая продавщица, которую он четыре года назад, — как раз когда Лидия Стилле вышла замуж, — снабдил младенцем. То есть уверенности в этом у него не было, ибо существовал еще «жених», но тот скрылся.

Все это, разумеется, повлекло сложные перипетии. Пришлось написать отцу, брату Эрику и Фройтигеру. Отец из своих скудных средств выслал ему двести крон — без нравоученья. Брат Эрик послал ту же сумму, прибавив к ней нравоученье, а Фройтигер дал ему взаймы пятьсот крон. Дело утряслось. Ребенка — мальчика — пристроили в семью честного ремесленника в Сундбюберге; мать, с помощью рекомендательного письма Фройтигера, поступила на новое место, выгоднее прежнего, и была довольна. Шернблум исправно, каждый месяц, платил за ребенка тридцать пять крон.

После этой истории он принял твердое решение и взял его себе за жизненное правило; правило, которому надлежало стать незыблемым и нерушимым, правило, не допускавшее исключений. Правило было такое: ни под каким видом более не соблазнять бедных девушек (возможность соблазна девушки богатой он в расчет не принимал); подчиниться неизбежному; терпеть всю грязь и мерзость скудного холостяцкого обихода, покуда не пробьет час, когда он сумеет построить свой дом и семью и отыщет ту, с кем захочет их построить.

И вот — и вот его решение и жизненное правило впервые подверглись испытанию. И он тотчас сделал «исключение», тотчас поддался соблазну. Надо, однако, сказать, что и случай с Дагмар Рандель был особенный. В этом случае он едва ли мог претендовать на лавры соблазнителя. А коль скоро она сама предложила ему свою пышную, золотистую, юную красу — тут уж он был бы, право же, идиотом, если б отказался…

Разумеется, она сперва задала обязательный вопрос: «Ты меня любишь?»

И, разумеется, он ответил: «Да, я люблю тебя». Ибо иначе ничего бы не вышло… Ах, это «люблю — не люблю»…

Он уже однажды «отдал свое сердце», как говорится. И был твердо убежден, что должно миновать семь лет, никак не меньше, покуда созреет новая любовь. Но жизнь от этого не остановилась — какое! И ведь то, что ему предлагалось теперь, был просто рай в сравненье с тем, с чем ему уже пришлось свыкнуться. И он сказал: «Да, я люблю тебя». При этом он думал — любить тебя я не могу, но могу быть верен всем правилам любовной игры, ее мимике и жестам.