Ванда Василевская - Родина

Ребята ломали ивняк на берегу. Собирали под деревьями шишки, брошенные белками. Прокрадывались в деревню, к расшатанным заборам, откуда легко было вытащить дощечку-другую.

Управляющий ругался — плетень у пруда куда-то исчез в несколько дней. А куда ему деваться? Знать, сгорел в барачных печах.

Ребятишки на все пускались. Они знали, что такое тепло в лачуге. Кто-то из них оторвал несколько досок в конюшне. Управляющий бегал, ругался, допытывался, но виноватого не нашел.

Повсюду подстерегала опасность — возле усадьбы присматривали и прогоняли приказчик и управляющий. В деревне свирепо лаяли собаки, и мужик тотчас выскакивал из избы посмотреть, что делается. До леса было далеко, и там шатался лесник с ружьем на плече. А ему было не в диковинку выпустить в карапуза заряд дроби.

Но надо же было что-то делать, чтобы не замерзнуть. Магда сожгла в печке доски, которыми отгорожен был кабанчик под нарами. Теперь он вволю лазил по всей каморке, путался под ногами.

Гневно искрился мороз. Ночи вставали черные, непроглядные, но искрящиеся от снега и звезд, бесчисленным роем высыпавших на небе. Каждый шаг был далеко слышен, отдавался хрустом и скрипом, несся до самой усадьбы, туда, на другую сторону, в луга.

Дважды в день приходилось прорубать лед на пруду, чтобы рыба не задохлась. Тем более, что после осеннего лова в пруду остался только молодняк, еще не подросшая мелкота. Крупные глыбы льда оттаскивали в сторону, отгораживая прорубь ровной стенкой, чтобы кто не упал в воду, — хотя кому охота в такую пору шататься по пруду. Но вечером прорубят лед, а к утру от проруби остается только след — гладкий, прозрачный лед. Сквозь него было все видно до самого дна, где неподвижно под водой стояли водоросли. Видно было и рыбу. Карпы со всех сторон собирались к прорубям, ведомые своим рыбьим разумом. Они кругами стояли в освобожденных от льда местах, глубоко дышали, шевеля жабрами.

В эту морозную пору случалось больше происшествий, чем когда бы то ни было. Промерзшие до мозга костей люди ходили, как в тумане. Антчак попал рукой в соломорезку. Паливода поскользнулся на льду и упал в прорубь. Правда, он только промочил ноги по колени, но привязался такой кашель, жар, удушье, что он долго не мог подняться с постели. Дети отмораживали себе носы и руки. Не надо было для этого из дому выходить, мороз пробирал и в бараках.

А уж хуже всего было мужикам, когда приходилось ехать в лес. Они бранились, сыпали проклятиями, но что поделаешь: нужно было заготовлять дрова, а это — зимняя работа.

В молчаливую, морозную глубь леса ехали, словно на казнь. Возвращались с потрескавшимися губами, с фиолетовыми обмороженными лицами. Сташек поехал с Кшисяком. Когда они к вечеру вернулись, парень, едва войдя в избу, поднял крик. Магда принесла снегу и изо всех сил растирала ему ноги. Сташек выл не своим голосом, старый Малик аж прикрикнул на него:

— Чего орешь? Небось не отвалятся ноги-то.

Но Сташек кричал еще долго. Да и потом, ночью, плакал во сне, всхлипывая, точно дитя малое. Молод был еще, невынослив.

Ждал, не мог дождаться народ, когда это кончится. Еще с осени было видно, что зима будет лютая. Шишки на соснах были красные, как кровь, а ветки рябины сгибались до земли под тяжестью гроздьев. Карпы не приближались к берегу, а отплывали к середине пруда, в глубокие места.

Вот оно все и оправдалось. Трескучий мороз держался без конца.

Как вдруг однажды поднялся ветер. Началось с вечера. Зашумели, залопотали голые деревья, всю ночь был слышен стон ветра в трубе, мрачный, завывающий. Потом стихло.

К утру повалил снег огромными густыми хлопьями, в полушаге ничего не стало видно.

Но люди радовались. Кончился мороз, а он хуже всего. Будто бешеная собака.

Снег все шел. Тихо, мягко, непрерывно. Навалило по самые окна бараков. Приказчик выгнал всех отметать снег от барского дома, от коровников. Лопатами прокладывали тропинки к конюшням, к коровникам, к колодцу, к сараям. По сторонам белыми стенами поднимался плотный белый снег.

Мело и мело, словно и конца этому не будет. Но потеплело здорово. Бабы уже бегали из бараков в коровники в одних юбках и кофтах, не кутаясь в тряпье и платки. Легче стало народу.

Хотя не намного. Потому что, когда чуть потеплело, холод стал выделяться из барачных стен, зелеными и синими пятнами сырости расплывался по стенкам. В барачных каморках стало еще хуже.

Да и на работу приказчик и управляющий еще злее выгоняли людей. Зима, дескать, кончается, к весне дело идет.