Анри Мюрже - Сцены из жизни богемы

– Отлично понимаю,– поддакнул Родольф.

– Попадается мне статья, которая идет вразрез с моим мнением. Это меня бесит, и я порчу себе кровь. Ведь все газеты, господин Родольф, все газеты – одно вранье. Вранье, вранье,– завопил он пронзительным тенорком,– а журналисты – не что иное, как разбойники, борзописцы!

– Однако, господин Мутон…

– Да, да, разбойники,– не унимался чиновник.– От них-то и все несчастья. Это они придумали и революцию и ассигнации, доказательством этому – Мюрат.

– Простите,– поправил его Родольф,– вы хотите сказать: Марат.

– Вовсе нет, именно Мюрат,– настаивал господин Мутон,– я сам видел его похороны в детстве.

– Уверяю вас…

– Даже такую пьесу в цирке показывали…

– Вот оно как! Так, выходит, это Мюрат.

– Ну, а я о чем вам битый час толкую? – вскричал упрямый Мутон.– Мюрат, тот самый, что работал в подвале. Теперь предположим на минутку… Разве можно порицать Бурбонов за то, что они его гильотинировали, раз он предатель?

– Кто гильотинировал? Кого? Какой предатель? Что вы говорите? – завопил Родольф, теперь уже он схватил господина Мутона за пуговицу.

– Ну, Марат.

– Да нет, да нет же, господин Мутон,– М-ю-р-а-т. Поймите же наконец, черт возьми!

– Ясное дело. Сволочь Марат. Он предал императора в тысяча восемьсот пятнадцатом году. Вот поэтому-то я и говорю, что все газеты на один лад,– продолжал господин Мутон, развивая свои политические взгляды.– Знаете ли, чего бы мне хотелось, господин Родольф? Предположим на минутку… Мне бы хотелось иметь хорошую газету… Небольшую… Но хорошую. Без всяких фраз. Вот!

– Эк куда хватили! – прервал его Родольф.– Газета без фраз!

– Вот именно – без фраз. Поймите меня.

– Стараюсь.

– Газета, которая сообщала бы о здоровье короля и о всяких земных благах. А то, скажите на милость, к чему все эти ваши газеты, в которых все равно ничего не поймешь. Ну, предположим на минутку… Я служу в мэрии, так? Веду записи,– отлично. Так вот вдруг мне скажут: «Господин Мутон, вы записываете покойников, так сделайте еще то-то и то-то». Что это за «то-то»? Что это за «то-то»? Так вот газеты – это то же самое! – воскликнул он в заключение.

– Вполне с вами согласен,– поддакнул какой-то понятливый сосед.

И господин Мутон, приветствуемый своими единомышленниками, опять засел за домино.

– Здорово я его осадил,– хвастнул он, указывая на Родольфа, который тем временем сел за столик, где устроились Шонар и Коллин.

– Вот болван-то! – сказал Родольф, обращаясь к молодым людям.

– Голова крепкая! Веки у него – словно откидной верх кабриолета, а глаза – прямо как бильярдные шары,– заметил Шонар, вынимая из кармана превосходно обкуренную трубку.

– Славная у вас, сударь, трубка,– ничего не скажешь,– воскликнул Родольф.

– У меня есть и получше, для выездов в свет,– небрежно бросил Шонар.– Дайте-ка табачку, Коллин.

– А он у меня весь вышел.

– Позвольте услужить,– сказал Родольф, кладя на стол пачку табаку.

Коллин почел своей обязанностью, в ответ на эту любезность, чем-нибудь угостить собеседников.

Родольф принял предложение. Разговор коснулся литературы. Родольф, профессию которого и так уже выдал его фрак, признался, что дружит с Музами, и заказал еще по рюмочке. Официант хотел было унести бутылку, но Шонар попросил ее оставить. До слуха его донесся серебристый дуэт двух пятифранковых монет, позвякивавших в кармане Коллина. Слыша, как откровенничают его новые приятели, Родольф тоже пустился в признания и излил перед ними душу.

Они, несомненно, просидели бы в кафе до утра, но их попросили удалиться. Не успели они пройти и десятка шагов (на что потратили не меньше четверти часа), как хлынул проливной дождь. Коллин и Родольф жили в разных концах Парижа, один – на острове Сен-Луи, другой – на Монмартре.

Шонар, совсем забыв о том, что он бездомный, предложил приятелям переночевать у него.

– Пойдемте ко мне, я живу тут рядом,– сказал он,– проведем ночь за беседой о литературе и искусстве.

– Ты нам сыграешь, а Родольф почитает свои стихи,– сказал Коллин.

– Конечно, конечно,– подхватил Шонар,– надо веселиться, ведь живем-то один раз.

Подойдя к своему дому, который он узнал не без труда, Шонар присел на тумбу, а Родольф с Коллином зашли в еще открытый погребок, чтобы подкрепиться. Когда они вернулись, Шонар несколько раз постучался в дверь: он смутно помнил, что швейцар имеет обыкновение не слишком торопиться. Наконец дверь отворилась, и папаша Дюран, спросонок совсем позабывший, что Шонар больше не его жилец, ничуть не удивился, когда художник крикнул ему в форточку свое имя.