Казимеж Тетмайер - Панна Мэри

«Aber meinst du, Mery, — говаривал дядя Гаммершляг, — что действительно больше ценят Мицкевича или Гёте, чем «den Baron Adalbert Rotschild, oder deinen Papa?» Они все одинаковы. Наступает война, ist der Krieg — нужен Ротшильд. Francois-Joseph один император, baron Rotschild — другой. Мы, капиталисты, решаем дела о войне и мире, о счастье и несчастье, от нас зависит la pluie et le beau temps мира. Der liebe alte Gott ist schlafen gegangen und Er hat uns, den Kapitalisten, gesagt: «Messieurs, faites le jeu, s'il vous plait».

Et nous faisons le jeu, wir machen Spiel. Богу уже не о чем заботиться, не зачемь управлять, — мы заботимся и управляем. Der Baron Adalbert Rotschild in Wien, твой папа, барон Блюменфельд, я, Цыпрес, Пукелес и компания — в Варшаве. Ja, ja, es geht so. Der liebe alte Gott ist schlafen gegangen und hat als seinen Stellvertreter das liebe Geld gelassen. Et nous faisons le jeu. Возьми себе этот жемчуг на память». — Так всегда говаривал дядя Гаммершлягь возвращаясь из Вены, где были главные агентства штирийских роз и зальцбургских лесов. Мать Мэри, «berèait son infini», а отец улыбался и, кивая головой, повторял: «Ну, ну, еще, — еще не так скверно», — но оба были очень довольны тем, что их родственник Гаммершляг обучает Мэри «жизненной премудрости», и принимали его у себя, хотя он и плевал в платок, говорил по-немецки и иногда даже от него пахло «жидом». Мэри слушала дядю Гаммершляга, слушала теток Тальберг, слушала своих гувернанток, бонн, учительниц, слушала, наконец, мать, насколько последняя благоволила отзываться со своей «качалки», слушала отца, который говорил то же самое, но предусмотрительно, осторожно, под вуалью, и выработала себе два понятия: что деньги составляют всю суть жизни, что барон Ротшильд решает дела о войне и о мире, что люди вообще ужасные подлецы. «Если ты богата, то тебе станут целовать руки и все, что угодно, если же ты бедна, тебя станут топтать ногами», — повторял дядя Гаммершляг.

«Может случиться, что кто-нибудь влюбится в тебя, — говорил ей отец, — ведь ты красива и умеешь быть очень милой; но любовь — вздор: пройдет, как сон, а блеск останется. Барышня с твоим богатством должна владеть сердцем. Влюбиться в первого встречного тебе нельзя. Твой дедушка и твой отец не для того трудились в поте лица. До сих пор мы славились миллионами, теперь настало время прославиться тобой. Мы ждем от тебя, Мэри, теперь награды. Несмотря на перемену вероисповедания, несмотря на богатство, ты ведь это понимаешь Мэри. Говорю тебе: всякая любовь — это сон; ты можешь выйти замуж за Сенкевича, Падеревского, или же за титул. А помни, что большинство из тех, которые за тобой ухаживали или же хотели ухаживать, любили других».

И Гнезненская опять качала «son infini», а тетка Тальберг добавляла: «Выверни его сперва десять раз наизнанку, выверни сперва».

Все можно купить. Принципы, убеждения, добродетель, милосердие, честность, патриотизм, честь, — это, конечно, прекрасные и желательные качества, но главное дело в деньгах. Впрочем, если бы знали, сколько этих названий дается только для денег и за деньги, как их покупают и продают, как злоупотребляют ими, насколько прилагают их к личным делам… «Croyez moi — повторял дядя Геммершляг — croyer moi: все зависит от величины цены. Все можно купить, den Mickieivicz, den Kosciuszko… Bce зависит от цены». — «Ну, ну, еще не так скверно», — говорил отец Мэри, улыбаясь и отрицательно качая головой, но вместе с тем радуясь в душе, что Мэри узнает настоящую стоимость денег и цену того, что для всех главное в жизни.

— Если все можно купить, если все зависит от величины цены и если злоупотребляют всем, — все покупают и продают, то, очевидно, люди — подлецы. И кто принужден быть более подлым? Конечно, тот, у кого меньше. «Если это для меня выгодно, und ich Kaufe, einen Waschington, oder einen Schiller, то я сделал дело, а он свинство», — говорил дядя Гаммершляг.

— Только купил бы ты их?! — с бледной улыбкой кивал головой отец Мэри.

— Если не я, то барон Адальберт Ротшильд. Не барон Адальберт Ротшильд, так Вандербильд. Не Вандербильд, так Астор. Не Астор, так компания Ротшильд, Вандербильд, Астор et compagnie. Главное дело — уметь пользоваться. Нужно поддерживать известный décorum, но не надо быть наивным в отношениях с людьми. В «благородных поступках» какую громадную роль играет стыд перед общественным мнением, необходимость считаться с ним: дай Бог мне только здоровья, — говорил дядя Гаммершляг. — Слова, слова, слова, — sagt Hamlet.

— Рот создан для того, чтобы говорить. Но смолоти все это и испеки хлеб. Am Anfang war weder Wort, noch Kraft, wie es der alte Goethe will; в начале было дело…

Мэри слушала с детства эти поучения. Дядя Гаммершляг был того мнения, что девушка богатая, как Мэри, должна быть особенно приготовлена к жизни, и, находя отца Мэри слишком слабым, а мать слишком апатичной, взял на себя обязанность образовать Мэри.